Сага о человеке

Он дал ей своё большое, полосатое полотенце и вышел на балкон.
Сейчас он вспоминал всё, что у них происходило, снова и снова возвращался к каждой пустяшной детали, к каждому её жесту и улыбке. Эти дни, после её отъезда, он всё ещё носил на руках её маленькое, почти мальчишеское тело, в его глазах оживали её глаза, рассыпающие искры безумного, отрешённого. Ему казалось: ни с чем не сравнимый поток уносил с собой всё, что до этого заполняло Эдькину жизнь.
Время остановилось, перестало существовать.

* * *

Из столовой Эдик прошёл в вестибюль, заглянул в ящик для почты. Она обещала ему написать. Сколько идут сейчас письма из Москвы? Надо уточнить.
Что он будет делать сейчас? Пойдёт в номер? От отца ничего невозможно скрыть. В столовой, за обедом, он сказал ему: «Не теряй голову, старик! В твоей жизни ещё много будет таких Наташек».
Он направился по коридору в уголок, где стояли диваны и телевизор. Навстречу выплыла Лариска.
- Привет, Эдичка!
- Привет!
- Скучаем? – Она посмотрела на него снизу вверх и засмеялась. – Какой у тебя рост?
- Один метр восемьдесят восемь сантиметров с половиной.
- Твой отец ниже тебя. Почему вы всегда гуляете вдвоём? О чём можно с ним разговаривать?
- Например, он говорит, что дети во всём должны быть выше родителей.
- Скучища, можно умереть! Скажи, как тебе удаётся убить здесь целый день?
Эдик сел на диван, Лариска устроилась рядом с ним, сложив руки на коленях, изобразила свой классический поворот головы. Её прямая спина под лёгкой блузкой была смело открыта – можно любоваться.
- Твоя Наташка уехала, и на тебе просто лица нет. К нам не подходишь. - капризно поджав губки, продолжала Лариса.
- Ты хочешь пополнить свой пажеский корпус? – ядовито выдавил Эдька, намекая на несколько парней, которые вились возле Лоры.
- Фу, противный!
Бесстрастное лицо Эдьки носило безразличие, он отвечал Ларисе равнодушно, без всяких эмоций, как человек, который хочет, чтобы от него отстали.
 - Я не противный! Просто каждый день изучаю философию. Шопенгауэра читала?
Ларискины глаза округлились. Эдику хотелось засмеяться, но он нашёл в себе силы сделаться серьёзным и продолжал:
- Вот, например: «Между хотением и достижением протекает человеческая жизнь. Обладание – отнимает прелесть желаемого.»
Вертикальная морщинка пересекла лоб Ларисы у переносицы, и она оглядела его, как смотрят сочувствующие на не совсем здоровых.
- Да ты не переживай, Лариса! Экзамена сегодня не будет. Просто хотел тебя пощупать на предмет философии. Считай, что у меня не вышло! А что скука – здесь ты права! Знаешь что, хочешь потрахаться?
Ларискины глаза стали совершенно круглыми. Впрочем, не смысл сказанного шокировал юную особу, а скорее – неожиданный переход от философской темы.
Секундное замешательство улетучилось, и в холле зазвучал смешок Лариски. Но вот тонкие брови разлетелись в стороны, в глазах появилась озабоченность:
- К тебе пойдём? – деловито спросила она.
Такого ответа Эдик никак не ожидал. Всё что угодно – обругает, вспылит, оскорбится, встанет и уйдёт – чего он и добивался. Маленькая провокация устроена им, чтобы Лорка отцепилась от него.
Кажется, Лариска не поняла его замешательства и тут же перехватила инициативу:
- Впрочем, моих сегодня не будет до поздна. Приходи через пол часа.
Эдька машинально кивнул головой, проводил взглядом её «фирменную» походку. Чёрт дёрнул его ляпнуть! Никуда он, конечно, не пойдёт. Теперь она точно не будет здороваться, будет насмерть обижена.
Пустое пространство холла обступило со всех сторон. Эдику показалось, что кто-то невидимый взял его большим пинцетом и посадил в эту пустоту для своих опытов.
Он сбросил оцепенение, встряхнулся и зашагал к почтовому ящику. Корреспонденцию успели выложить. Первое письмо сверху оказалось с его фамилией, Эдик взял его с замиранием сердца: какая умница, сказала что напишет, и вот.
С нетерпением Эдик вскрыл конверт и тут же стал читать. Наташка писала ровным ученическим почерком.
«Эдичка, милый!». Дальше – совсем не то, что он ожидал прочесть. Она сообщала, что уже устроилась в общежитие, что готовится к началу учебного года, жалеет, что у них нет будущего, ведь Эдька будет учиться далеко от неё, в другом городе, и значит, они пойдут разными дорогами. Она была счастлива, она никогда не забудет его.
Коротенькое письмо заканчивалось словами: «Прощай, Эдичка!»
Эдик вышел из корпуса, присел на лавочку, снова перечитал письмо. Солнце сильно грело, от него можно было спастись или на пляже, или в номере. Эдик осмотрел вечно зелёные пихтовые деревья, которые удачно окружали небольшой бассейн с камнями, цветочные клумбы, огороженные невысокой металлической оградкой. Отдыхающие уходили с пляжа, прятались в своих номерах. Пора и ему зарыться носом в подушку.
Ну, почему прощай, почему так сразу? Может у неё есть парень в Москве, а он, Эдик, всего лишь маленькое приключение?
Он поднялся к себе, спрятал письмо в свою сумку. Отец отправился на пляж, он не любил валяться в постели после обеда.
Эдик вышел на балкон, глянул вниз. Их окна выходили во двор. Здесь стояли металлические мусорные ящики, вокруг них бродили кошки. Почему-то все они были белыми. Странно, но его мысли сейчас задерживались на каких-то предметах, которые ещё час назад, он просто бы не заметил. Эдик не знал, чем ему сейчас заняться, ему не хотелось сейчас думать об этом письме, о Наташке, или вообще о чём бы то ни было.
Он посидел минуту на кровати, тупо уставившись в одну точку, потом вскочил, встряхнулся, словно сбрасывая с себя невидимые капли воды, и вышел из номера.
Через пять минут он оказался возле двери в номер, где жила Лариса. Дверь была открыта. Лариска сидела перед зеркалом в купальнике, с накинутым на плечи полотенцем. Эдик подошёл сзади, положил руки на её плечи. Полотенце свалилось на пол.
- Эдька, двери.
Возле самой двери он услышал шаги в коридоре, быстро повернул ключ. Кто-то толкнулся в дверь. Он глянул на Лариску: та приложила палец к губам, замерла на стуле.
Прошла минута, шаги удалились, Лариска беззвучно засмеялась. Она не может не смеяться! Ему захотелось уйти. Зачем он здесь? Чтобы убедиться в том, что Лорка смеётся всегда? Вместо этого, он стал расстёгивать пуговицы на рубашке, сбросил шорты и пошёл в душ.
Лорка сидела на кровати в эффектной позе, наверняка заранее продуманной, пронеслось в голове у Эдьки. Лифчик купальника, расстегнутый на спине, еле держался на её груди.
- Эдька, кто тебе разрешил надеть мамин халат? – жеманно пропищала Лариска и опять засмеялась.
- Я спросил у твоей мамы, она не против, – процедил Эдик.
Улыбка покинула Ларискино лицо, она словно под гипнозом, смотрела, как Эдик, сбросив халат, подходит к ней.
Он стал одним коленом на постель, и ладонь его легла девушке на грудь. Лариска протяжно вздохнув, откинулась на спину.
Эдик так и не увидел её запрокинутого лица, он упёрся подбородком в её шею и принялся стягивать с неё плавки.
Как получилось, что в самый пиковый момент, он назвал её Наташкой?
Лариска так и не накрылась, лежала голая, вытянувшись, с закрытыми глазами. Ни жеста, ни движения. Она не шевельнулась и тогда, когда он начал одеваться. Почему Наташка? Что это вдруг на него наехало?
У дверей Эдька остановился, посмотрел на неё и сказал:
- Что же ты не смеёшься? У тебя такой чудный смех!
- Кретин! - Зло выкрикнула Лариска и швырнула в него подушку.

* * *

Эдик решил подняться на седьмой этаж, в биллиардную комнату. Все столы оказались заняты, и тогда он прошёл на крышу, на смотровую площадку. Площадка, словно козырёк, выдавалась вперёд, к морю, внизу просматривались спортивные площадки, открытый бассейн.
На крыше гулял свежий морской ветер. Эдик стоял возле ограждения, смотрел на море, закрывающее половину горизонта, и, отсюда, словно с носа громадного корабля, видел волны, спешащие на берег.
«Между хотением и достижением – человеческая жизнь.». Глядя в морскую даль, он повторял эту фразу, вслушиваясь в ее звучание.
Всё, что происходит с ним – с остальными происходит так же? Почему он движется, будто во сне, натыкаясь на ненужные предметы?
Он вовсе не хотел идти к Лариске. Тогда зачем пошёл? Сам ли он выбирает, или за него это делает кто-то другой? Может ли он сделать что-то такое, за что сам будет уважать себя?
Эдик глянул на металлические перила, к которым была прикреплена металлическая сетка. Вот, например, сможет ли он сейчас стать на эти перила и постоять хотя бы минуту над бездной, не страшась высоты?
Эдик, ухватился руками за перила, подтянулся и постарался закинуть ногу наверх. Он стал взбираться, опираясь на сетку, и это ему удалось, теперь надо было сгруппироваться, стать на ноги, а потом осторожно подняться, балансируя руками. Выпрямиться и несколько секунд постоять над пропастью, если он сможет это, он станет уважать себя.
Единственная металлическая тонкая труба, приваренная к перилам в качестве флагштока, помогла ему стать на ноги: он держался за неё руками, и осторожно поднимался, пока не выпрямился окончательно.
И вот он стоит над бездной! Он старался не глядеть вниз, он смотрел на горизонт, где водная гладь сливалась с небом.
Порыв ветра неожиданно качнул его, он как дирижёр взмахнул одной свободной рукой, и почувствовал, как флагшток под его тяжестью подается назад, неожиданно он услышал истошный женский вопль, и тут же понял, что падает.
Контакт с бетонированной крышей оказался жёстким. Эдик продолжал лежать, когда к нему подбежала дежурившая в биллиардной женщина.
Эдик присел, потирая ушибленные места. Женщина, убедившись, что парень цел, стала ругаться.
- Смотрите, герой! Да кто ж тебя надоумил лезть на ограду? А я потом за вас отвечай! Руки-ноги целы? Тогда шагай отсюда! И чтоб больше я тебя здесь не видела! Ещё и от отца получишь!
Пока женщина причитала, Эдик встал и глянул через металлическую сетку вниз: если бы он не свалился сюда, на крышу, то лежал бы сейчас на этой асфальтированной баскетбольной площадке!
- Иди уже, чего смотреть! – не отставала женщина. – У меня чуть сердце не зашлось! Всё, гуд бай и до свидания!
- Что там до свидания, уж куда лучше – прощай! – пробормотал скороговоркой Эдик, и, прихрамывая, пошёл через биллиардную. Перед ним всплыло лицо Наташки, её губы шептали ему: «Прощай, Эдичка, прощай.»
 

ЛОЖКА ДЁГТЯ

Только заняв своё место в салоне самолёта, начинаешь понимать: ты в отпуске! Наконец-то можно отрешиться от всего, через какие-то два часа с «хвостиком» тебя встретит тёплое море, солнце, потекут беззаботные дни.
Попьешь кофе, вздремнёшь в удобном кресле – и ты уже в ином мире, и всё, чем жил, останется позади, подёрнутое лёгкой морской дымкой.
Всё так и происходит: и солнце через край на южном аэродроме, и сухой ветерок, принёсший запахи высушенной в полях травы, и стройные кипарисы у здания аэровокзала.
Проходит какое-то время, и ты вдруг понимаешь: мир, который ты оставил по ту сторону моря, никуда не делся (поменялись только декорации на сцене), он вошёл вместе с тобой в санаторий и напомнил о себе властным женским голосом: «Отдыхающие, вещи поставьте здесь, ожидайте!». Столь категоричный голос исходил из худенькой особы с мелкими кудряшками на лбу. Что ж, мы привыкли выполнять распоряжения «старших по званию»! Оставалось определиться с номером, бросить свою сумку, и сразу же бежать на первое свидание с морем.
Вдоволь вкусив солёных морских объятий, я вхожу в санаторный корпус с полотенцем на шее. Улыбка, как говорят, во всю «варежку». Вам приходилось видеть довольных слонов? Что-то подобное. Ещё бы: первый привет моря, и воздух вокруг, насыщенный водорослями, йодом и свободой!
И вот, с этой сияющей миной, вежливо обращаюсь к женщине в белом халате за стойкой «ключного будуара»: «Шестьдесят седьмой, пожалуйста!»
Улыбаясь, протягиваю руку, как вдруг начинаю ощущать какое-то неудобство. Колючий взгляд маленьких глаз ощупывает мою довольную физиономию, будто испытывая на прочность. Моя улыбка медленно гаснет, я рассматриваю остренький нос, выглядывающий из-под мелких кудряшек, опущенных на лоб. Да, это та, худенькая, с поставленным командирским голосом.
- Санаторную книжку, молодой человек!
Книжку я, конечно, оставил в номере, меж тем палец строгой особы упёрся в объявление на стойке: «Ключи выдаются только по санитарным книжкам!»
Я всё ещё глупо стою с протянутой рукой, а особа явно наслаждается моим замешательством. На её лице написано: «До чего же они бестолковы!»
Подумаешь, большая беда, какая-то книжица! Но пришлось разыскивать старшую сестру и с ней проследовать к номеру, где нашлась злополучная книжка. Порядок – есть порядок!
Теперь, собираясь на пляж, я первым делом хватаюсь за санитарную книжку. На входе предъявляю, хотя никто уже об этом меня не спрашивает. Но как только на «боевом посту» я вижу остренький нос, мои руки начинают обшаривать карманы в поисках злополучной книжки-пропуска. На беду она всегда оказывается где-нибудь на дне сумке, или ещё чёрт его знает где, а мои суетливые движения в это время сопровождает снисходительный взгляд из-под мелких кудряшек на лбу.
С «милой» особой я встретился ещё раз через какое-то время, и я понял, что несколько слов сказанных друг другу способны разрушить те мостики, которые могли бы существовать меж людьми ничем не обязанными друг другу. Колючие глазки особы из медперсонала, призванного обслуживать отдыхающих, станут для меня беспрестанным напоминанием о том, кто главный здесь, на этом санаторном пространстве!
В один из не лучших дней моего отдыха, я спустился вниз, к медсестре, чтобы попросить таблетки от расстройства желудка. На юге, вместе с лёгким настроением и обилием фруктов, приходит и эта лёгкая напасть, которую мои друзья называли «болезнью быстрых ног».
Дверь с надписью «медсестра» была открыта, я прошёл в кабинет, но там никого не оказалось. Присмотревшись, я увидел свою спасительницу в вестибюле, она беседовала с моей «колючкой». Голос «остроносенькой» раздавался довольно громко:
- До чего же они бестолковы! Видит, что никого нет, всё равно прётся!
- Если это относится ко мне, то я не вижу криминала, мадам! - Вежливо возразил я приближаясь к женщинам. – В кабинете действительно – пусто, и вот я перед вами. Вы меня в чём-то подозреваете?
- Он ещё и умник! Идёт в кабинет, никого не спросив, ещё и умничает!
Мой вежливый тон с иронией, был выбран неверно, пришлось получить «на орехи». Благо медсестра выступила в роли спасителя и увела меня в кабинет.
Итак, меня зачислили в разряд «умников», а этот недостаток трудно изжить. На всякий случай, я в номере посмотрел на себя в зеркало, пытаясь определить, не несёт ли моё лицо в себе какие-то особые признаки, где видна печать неисправимого ума. Поиски мои были тщетны. Может быть, я чем-то напоминаю ее бывшего мужчину, разбившего её надежды на семейное гнёздышко?
Больше мне нечего делать, как гадать о тайнах женской агрессивности. Я попробовал вспомнить какой-нибудь сюжет из «Ярмарки тщеславия» Диккенса, но это ни к чему не привело. Конечно же, я приехал к морю отдыхать, а не заниматься исследованиями архаичных типов. И всё–таки, интересно. Беспредметной неприязнью «кучерявенькой» к мужской половине человечества, мог бы заинтересоваться сам Фрейд. Ну, а я просто выбросил остатки мыслей об этом несчастном существе.
Отдых рано или поздно заканчивается, и ложка дёгтя не способна испортить всю бочку мёда, но всё- же какой-то горький привкус оставляет. Помимо моей «колючки» в санатории было много вежливых и приветливых работников, но все они почему-то не очень запомнились мне, в отличии от той особы, которая заставила размышлять о человеческой природе. Перед самым отъездом я случайно услышал, как пожилая уборщица наставляет мою знакомую:
- Лена, рази ж так можно! Отдыхающие лётчики, заслуженные люди.
- Подумаешь, лётчики! Видела я их. - прозвучало в ответ.
Так я впервые, и надеюсь, в последний раз услышал имя своей «неприятельницы». В это время я занимался сборами в обратный путь.
Почерневший, сбросивший лишний вес стою с сумкой у стойки для регистрации. Некоторые после недели отдыха у моря начинают скучать. Но это не для меня. Я мог бы остаться ещё на один срок, да что там – можно пребывать здесь весь летний сезон, не обращая внимания на всякие мелочи, включая всяких колючих особ.
Кто–то трогает меня за рукав, я оборачиваюсь и. передо мной – мелкие кучеряшки, острый носик.!!! В руках моей неприятельницы чемодан, сумка. Интересуется регистрацией на мой рейс! Слово «неприятельница» - всплыло как-то спонтанно, и мне подумалось, что я здесь первооткрыватель. На самом деле, если есть приятели и приятельницы, то почему нет обратного? Ведь понятие «неприятель» используется совсем в ином качестве.
Неужели вместе лететь? Вот это дела! Во всю улыбаюсь ей, как старой доброй знакомой и подхватываю её чемодан, чтобы поставить на весы.
 О! Оказывается, колючие глаза умеют быть виноватыми, как у нашкодившей собачонки. Я не злопамятен. Сдадим чемоданы и разойдёмся, как в море корабли. А она уже непринуждённо болтает. На самолёте летала всего один раз. Ужасно боится. Я улыбаюсь.
И моя улыбка, и моя любезная помощь – хоть легонечко уколет совесть моей попутчицы? Если «колючку» приласкать, устыдится ли она своих шипов?
Быть может, знай она с самого начала, что мы земляки, и не будь у меня на лице в момент получения злополучных ключей от номера этой довольной счастливой мины, мы и стали бы приятелями, в том статусе, в котором выдержаны отношения отдыхающего и персонала?
Я разглядывал её смущённое и вполне приветливое лицо и, улыбаясь, вынашивал уж совсем тёмные мысли: «Да нет же, она – инфузория. Причём ядовитой разновидности. Вырабатывая яд, она распространяет его вокруг, чтобы освободиться от собственной горечи. Просто она не на «своей территории», и поэтому временно заключила перемирие с незнакомой для неё средой.»
В накопителе для пассажиров я постарался потеряться, чтобы не обременять себя неожиданным соседством. В самолёт всегда заходил в числе последних; не люблю толкаться в узком проходе между кресел, и не сомневался, что моя попутчица ринется по трапу в числе первых. Так и оказалось. Слава богу, нам вряд ли уже придётся пересечься, и я, наблюдая, как люди постепенно исчезают в чреве фюзеляжа, принялся размышлять о своих неотложных делах по прилёту.
Итак, я сделал на несколько сотен глотков больше свежего воздуха, насыщенного пряными запахами трав, чем остальные пассажиры, вошёл последним, и поймал недовольный взгляд стюардессы, оценившей по- своему мою неспешность.
- Садитесь сюда, это место свободное! – торопила она.
Я попятился назад, развернулся в проходе, начал опускаться в крайнее кресло и, согнувшись, застыл в неловком положении. Это уже из области фатального! На кресле рядом с моим, я увидел остренький носик, выглядывающий из-под мелких кудряшек.
- Что с Вами? – услышал я знакомый голос. – Может со спиной проблемы? – С тёплой ехидцей, как мне показалось, спросила она.
Пришлось продолжить поступательное движение в кресло. Вот угораздило! Свободное кресло я видел в трёх шагах отсюда. Пересесть? Никогда! Отгорожусь газетой, а там и усну.
Не тут-то было. Моя соседка оказалась особой общительной. Мне показалось, что у меня собрались брать интервью по всей истории воздухоплавания. Она, видите ли, слышала, что самолёты теперь летают старенькие, дослуживают свои сроки, поэтому часто ломаются. Я отвечал односложно: да, нет.
Тонко свистели запущенные двигатели, негромко звучал в динамиках знакомый мотивчик: «Исчезли солнечные дни.» пел Леонтьев. Не очень хотелось улетать из солнечной стороны и приземляться в осени. Дома, должно быть - дождь.
Самолёт плавно разворачивался на взлётной полосе. Я глянул в иллюминатор. Краем глаза увидел побелевший носик, пальцы, судорожно сжимавшие подлокотники кресел. Соседка замолкла, она вдавилась в кресло и прикрыла глаза, ожидая взлёта.
Будто чёрт дёрнул меня – в уме сама собой созрела провокация.
- Что-то мне не нравится, как работает левый двигатель! – буркнул я себе под нос. – На всякий случай упритесь хорошо ногами в стойки кресла, – сказал я своей соседке. Она испуганно глянула на меня, её ноги заёрзали в поисках опоры.
Двигатели зарокотали, выходя на взлётный режим, нас плотнее прижало к спинкам кресел. Лицо «колючки» стало одного цвета с серыми чехлами.
Но вот раскачивания и толчки о бетонку закончились – мы оторвались, самолёт набирал высоту.
Я уже забыл, что собирался весь полёт молчать, меня, словно толкало низменное чувство мщения, я решил развить начатую тему ненадёжной техники и беспорядков в авиации. Как только самолёт набрал высоту, и моя соседка открыла глаза, оглядываясь во все стороны, словно пытаясь убедиться, что с нами ничего не произошло, я завёл неторопливый рассказ.
- Совсем недавно пришлось лететь в командировку. Через час полёта выходит стюардесса и спрашивает: есть ли среди пассажиров лётчики? Ведёт меня в кабину, спрашивает: «Вы на каких типах летаете?» «Практически, летал на всех Туполевых», отвечаю. «Ой, нам повезло! Наши пилоты видимо отравились, нужна подмена!» И что Вы думаете? Командира корабля еле вытащили со своего кресла! И он явно отравился не крепким кофе! Не хочу сказать за всех пилотов, но эти – точно не знали меру!
- Вы думаете, что они были пьяны? – спросила хозяйка санаторных пространств, беспомощно хлопая ресницами.
- Тут и думать было нечего! Случай не столь уникальный, но чтобы до такой степени!
Этот рассказ явно утомил соседку, и она снова закрыла глаза.
Я отстегнул привязные ремни и вышел во второй салон, там я пошептался со стюардессой и снова сел на место, удивляясь себе: как самые снисходительные чувства могут быстро подмениться мстительными планами.
Всем известно, что мстительные люди изобретательны и умеют ждать. Дождался и я, когда стюардесса подошла ко мне, наклонилась и спросила:
- Вы, кажется, лётчик?
- Да, а в чём дело?
- Пройдите в кабину пилотов, Вас ожидает командир корабля.
Я встал и бросил взгляд на соседку. Её глаза напоминали перископ, всплывший из-под мелких кудряшек и беспокойно обозревающий бурное жизненное море.
Не каждый может зайти в кабину к лётчикам, но в том-то и дело, что весь «дьявольский» план начал созревать во мне после того, как объявили фамилию командира корабля. С Сашкой Резниковым я когда-то заканчивал вместе училище.
В кабине лётчиков мне предложили маленький стул и после крепких рукопожатий мы смогли с Сашкой удариться в воспоминания о курсантских годах. Самолёт набрал эшелон и шёл на автопилоте, по верхней кромке облаков. Но вскоре лайнер вошёл в облака, началась болтанка. Я живо представил себе и без того бледное лицо моей соседки. Пока пилоты запрашивали у диспетчера разрешение на замену эшелона (высоты полёта), я встал и вышел из кабины.
Решительно пробираясь по проходу в конец салона, я имел вид человека спешащего по неотложному делу. На обратном пути я остановился возле моей «колючки», нагнулся и прошептал ей на ухо: «Есть проблемы. Но мы всё держим на контроле! Только не слова остальным пассажирам! Привяжитесь покрепче!»
Тут появилась и стюардесса, мило улыбаясь, она озвучила объявление:
- Уважаемые пассажиры! Самолёт вошёл в зону активной турбулентности! Просьба привязаться ремнями безопасности и не ходить по салону!»
Я вновь прошёл в кабину и покинул ее только после того, как экипаж начал готовиться к снижению.
На моей соседке в буквальном смысле этого слова не было лица, видимо она готовилась умирать, и теперь, второй полёт в её жизни, представлялся ей путешествием на небеса во всех смыслах. При виде меня она закатила глаза, и словно к спасителю, слабым жестом протянула ко мне руку с «аварийным» бумажным кульком, силясь что-то сказать.
Я устыдился своей мстительности и поспешил успокоить свою попутчицу: «Всё в порядке, Вы же видите, я здесь, значит всё в порядке. Мы идём на снижение».
Она наконец-то произнесла слабым голосом то, что хотела, и что ей казалось таким важным:
- Я никому ни слова не сказала! Вы мне верите?
Я верил ей – а почему бы и нет? Пассажиры мирно отдыхали в креслах, болтанка закончилась и их лица вновь обрели безмятежность, присущую отдохнувшему люду. Да и у моей попутчицы портрет изменился до неузнаваемости. Куда только девалась властная надменность безраздельной владелицы ключей! Я тоже сменил гнев на милость и улыбался «колючке» как своей старой приятельнице, пытаясь вывести её из транса, рассказал смешной анекдот про лётчика. Слабенькая улыбка Лены в ответ на мои потуги, показалась мне довольно кислой.
Тёплого прощания не получилось. Когда стояли у трапа, дожидаясь автобуса, она, обращаясь ко мне, произнесла: «Это был ужасный полёт!»
Моросил мелкий осенний дождь.
- Да! – Согласился я с попутчицей, открывая зонтик. – Зато, какой выигрыш во времени! А что касается болтанки – так в любой бочке мёда можно отыскать ложку дёгтя!
Подробности своего отдыха я рассказал своему другу, оставив за скобками свою продуманную месть. Следующим летом мой товарищ вернулся из того же санатория и сказал мне следующее: «А ты знаешь, ключи выдаются сейчас без всяких санитарных книжек, а наша общая знакомая – разлюбезный человек. Может, ты сказал ей что-нибудь обидное?»
Я слушал его и давался диву. Оказывается эта Лена – разговорчивый, общительный человек. Она как-то рассказала моему товарищу случай, как однажды летела к своим родителям, и как её хороший знакомый лётчик, был вызван в кабину самолёта, чтобы подменить потерявшего сознание пилота!

г. Адлер сентябрь 1991 г.

СТАРЫЙ ДВОР

Я выхожу из подъезда, останавливаюсь: в летнем утре какой-то изъян. Окна квартиры на первом этаже закрыты, не слышен крик ребёнка, каждое утро провожающий меня в будни. «День начался!» - возвещало тренированное горло малыша, и я радовался, получая подтверждение тому, что жизнь продолжается.
«Ах, да! – Вспоминаю я. – Кажется мои соседи, молодая чета, переехали». Ещё раз бросаю взгляд на закрытое окно и тороплюсь к остановке метро – надо обойти двор и выбраться на улицу.
Лёнечка на своём посту. Он выходит из беседки под деревьями, издалека протягивает руку, заикаясь, здоровается - церемонно, как пожилой интеллигент, наклоняет голову.
Ленечка, в этом дворе с огромными старыми деревьями, с раннего утра, он настоящее дитя природы, встаёт с первым светом, ложится спать в сумерки. Осложнения после менингита привели к тому, что парень, вступивший в пору мужской зрелости, имел душу младенца. Лёнечка – безобиднейшее существо, и его слабоумие носит не простую форму. Примечательно то, что он всегда аккуратно одет; крупное лицо и нос с горбинкой впору аристократу, но портил всё полуоткрытый рот.
Для жителей нашего дома (построенного сразу после войны пленными немцами) Лёнечка больной человек – вечная проблема для его бабушки, с которой он жил, - для Никитичны – божий человек. Бог, говорит она, выбирает слабых, чтобы вещать их устами.
Лёня разговорчив. Возвращаясь после работы, я останавливаюсь возле него, а он словно дожидается меня, радуется возможности рассказать свои новости, ведь очень немногие, имеют желание послушать несчастного парня.
Слушая его, я отстраняюсь от накопившихся проблем, все они кажутся мне несерьёзными. За логикой Лёни каждый раз неожиданно вырастает то, что заставляет задуматься: откуда слабый ум черпает такие сюжеты?
Заикаясь, он рассказывает мне о клетчатых юбках, которые носят шотландцы и тут же спрашивает: «А почему ты не носишь?» Подумав, отвечаю: « Но ведь и на тебе я тоже не видел такой юбки». Тогда он заводит разговор о своей бабушке, которая не позволяет Лёне носить шотландскую юбку, и ещё говорит ему, что сахар вреден. Пытается уточнить у меня насчёт сахара, и, совсем неожиданно переходит на тему огнестрельного оружия. Он рассказывает мне о винчестерах, нарезных и гладких стволах, настойчиво спрашивает, есть ли у меня пули.
Говорю ему, что с тех пор, как я вернулся с войны, не хочу вспоминать эту тему. Услышанный ответ на мой довод заставил меня опешить: «Значит, прощай оружие?» Откуда такие пассажи?
Я постарался, и выяснил, что его бабушка читает этот роман Хэмингуэя. Но Лёнечка уже стремительно бежит дальше, казалось, он совсем не в тему бормочет ужасное: «Если бы я показал ей эти пули, она разрешила бы мне брать сахар. Ключ от буфета мне всё равно не найти.»
«Лёнечка, - советую я, - ты просто скажи бабушке, что у тебя перестаёт болеть голова, когда ты попьёшь сладкий чай».
Он улыбается, спохватывается и бежит домой.
Никитична как-то сделала во дворе «официальное» заявление: «Как только Лёня заговорил о винчестерах и пулях, наши ввели войска в Афганистан».
Определённый круг бабушек, сплотившийся вокруг активистки двора Никитичны, пытались придавать изречениям бедного парня особенное толкование. Теперь, всем неординарным событиям обязательно предшествовали слова изречённые Лёней.
Так его рассказ о трёх братьях, выросших в одном «большом доме» и забывших о своём родстве, был автоматически перенесён на судьбу трёх славянских народов бывшего Союза, а его песня о деньгах, которую он часто мурлыкал себе под нос («Мани, мани.) – стала лейтмотивом бесконечного падения курса рубля. Что и говорить – жизнь во дворе была нескучная!
Как-то неторопливо, непринуждённо, июль показал нам макушку лета и закончился, и вот уже за окнами – август, и первый золотой лист кое-где проглядывает через ещё сочную зелень. Лето, задержав вздох, ожидало пришествия смуглянки-осени.
В один из дней окна квартиры на первом этаже рядом с нашим подъездом открылись вновь. Возвращаясь с работы, я увидел в окне красивую девушку с распущенными длинными золотистыми волосами. Она читала книгу, поглядывала во двор, на её лице играла слабая, ни к кому не обращённая улыбка.
Лёнечка, покинув свою штаб-квартиру в беседке, подошёл ко мне.
- Это Милица, - кивая головой в сторону окна, сказал Лёня, а потом повторил ещё раз, всем своим видом давая понять, как он рад сообщить мне эту новость.
Информацию дополнила Никитична, появившаяся из подъезда с сумкой в руках.
- Бедная девочка, попала в авиакатастрофу, теперь не ходит!
В квартиру на первом этаже, где жила Милица, зачастил лётчик гражданской авиации. Он появлялся с цветами, и старухи на лавочках, как по команде замолкали и дружно сопровождали гостя глазами до самого подъезда.
Лётная униформа стала новым предметом обсуждений и разговоров. Дворовые сплетницы переключились на новый объект, и, казалось, уже никому нет дела до Лёниных вещих слов.
Авиатор оказался человеком общительным. Как-то незаметно вышло, что уже через месяц он знал всех соседей Милицы и с ним здоровались все жители подъезда.
В этот день я не работал, пользуясь прекрасной погодой, сидел на лавочке под древней липой, читал газету. Подъехало такси, Милицу вывезли из подъезда на коляске родители, усадили в машину и уехали. Буквально через несколько минут появился лётчик на своей «ауди». С трудом припарковав машину, он шёл мимо меня к подъезду. Пришлось ему объяснять, что он опоздал на какие-то минуты.
Пилот был взволнован, мял фуражку в руках, вытирал платком пот со лба, досадовал. Наконец он успокоился и решил дожидаться Милицу: он знал, что они поехали показаться к врачу, но не смог приехать раньше.
Я отложил в сторону газету, чтобы как-то успокоить опоздавшего, достал пачку сигарет.
Десятки лиц проходят перед нами за день, и все они разные, и несут в себе самое различное. Но вот встречаешь лицо, в которое невольно вглядываешься. У лётчика – характерная мужская природа черт смягчена признаками женского начала. «Скорее всего, похож на свою красивую маму» - подумал я, и вспомнил где-то прочитанное: «. от облика этого молодого человека, веяло романтической пылью старой французской классики».
Я протянул ему сигареты, но он сказал, что не курит, хотя и курил раньше. Теперь «прыгает» давление, а ему предстоит проходить лётную комиссию.
- Я Вас понимаю! Самому приходилось каждый год сдаваться на милость эскулапам.
- А Вы лётчик?
- Военный. Уволился четыре года назад. Теперь, вот меряю землю шагами, а штурвал напоминает только «баранка» автомобиля. Многие мои друзья по аэроклубу всё ещё летают в гражданской авиации. Ведь у вас лётный век длиться дольше?
- Это у кого как, а у меня мог прерваться, едва начавшись. У меня история отдельная. Такое и в кинофильмах не встретишь!
Слово за слово, и я услышал историю, леденящую душу. Безмолвным свидетелем нашего разговора был Лёнечка, стоящий чуть поодаль - удивительное свойство его тонкой натуры - он никогда не вмешивался в чужой разговор, может потому, что его грубо обрывали, смеялись над ним?
Пилот летел пассажиром из Москвы, где проходил курсы повышения квалификации ( как говорят у лётчиков, КПК) в Жданов, к родителям. На борт он сел без билета, к своим друзьям из экипажа. Самолёт Як-40 оказался полупустой, в самом хвосте салона сидела девушка, её длинные волосы отсвечивали золотом. Сначала он хотел сесть впереди, поближе к кабине, но что-то заставило его задержаться: он ещё раз глянул на красивые волосы рассыпанные поверх серых чехлов и шагнул туда, к этому золотистому чуду. Выбрал кресло рядом с незнакомкой – их отделял проход, уселся, и через некоторое время уснул, даже не дождавшись взлёта, так как очень устал.
- Вы то понимаете, - говорил лётчик с мягкой улыбкой, - это профессиональное – уметь спать в кресле. Кажется, я заснул крепко, несколько раз открывал глаза, чтобы посмотреть на время. Окончательно проснулся, когда самолёт стал снижаться. Хотелось зайти к ребятам в кабину, поговорить, но на снижении этого не стоит делать, и я решил дождаться посадки. Мы снижались минут пятнадцать, и по моим подсчётам уже заняли высоту круга, но за иллюминатором по- прежнему было «молоко». Я понял, что на аэродроме туман, плохая видимость. Я глянул на соседку с золотыми волосами, она тоже припала к остеклению. В этот момент последовал сильный толчок: корпус самолёта вздрогнул, затем последовал сильный удар, и я словно провалился в чёрную дыру. Стало темно, я не чувствовал своего тела.
Через какое-то время пришла боль. Стоило больших усилий открыть глаза. Я лежал на пашне, метрах в трёх от меня – самолётное кресло, прикрытое золотистыми волосами. Ещё дальше на дымящейся чёрной стерне, в дымке, среди искорёженных обломков самолёта гуляли языки пламени. Всё было покрыто туманом и настолько лишено реальности, что если бы не леденящий холод, могло показаться, что я сплю и вижу какой-то кошмар».
С Милицей они познакомились в клиннике. Все остальные, летевшие рейсом Москва - Жданов, включая экипаж, погибли. Самолёт на заходе на посадку потерял контроль за высотой, задел крылом за кирпичную трубу и рухнул на землю. В момент удара хвост фюзеляжа отвалился, и их с Милицей выбросило на вспаханное поле. Милица падала вместе с креслом и повредила позвоночник, а пилот был не привязан ремнями и отделался переломами.