Сага о человеке

 Зачем в мой сон вторгается моя прошлая жизнь и своей корявой рукой хватает за сердце? Мне казалось, что я лежал долго, и меня качали волны, словно корабль, опрокинутый килем вверх, но вот по моей щеке прошлись холодные пальцы Юли. Она растирала мои виски и совала под нос какую-то нестерпимо пахучую склянку.
Надо вставать. Чего-то я здесь развалился? Ведь этой маленькой, хрупкой соплячке не поднять перевернутый корабль моей жизни.

Март 1995 г.

 

АНГЕЛЫ ЛЮБВИ И СМЕРТИ
(исповедь)

«и станут зёрнышки мукой, у мельника на мельнице»

Говорят, что детям, чаще всего, снится падение с высоты. В моих детских снах я оказывалась в неизвестной местности, среди незнакомых людей. Охватывал страх, просыпалась в ужасе: казалось все бросили меня.
Сны оказались вещими. Теперь - то понимаю: я потерялась в огромной толпе, мне не к кому прислониться. Одна моя подруга дала мне совет: «Учись маленьким радостям. Надо уметь восхищаться тем, что у тебя есть». То, чему радовалась она, могло свести с ума. Чтобы безболезненно избавиться от одиночества, я припасла себе горсть таблеток, но. страх оказался сильнее.
Всё чаще думаю: кто я? Кому нужна в этой жизни? Может ли быть хоть кому-то интересна моя история, или я просто пылинка, которую смахнули за ненадобностью?
Мои родители окончили одно и то же учебное заведение, работали вместе в проектном институте. Жили неплохо, баловали меня, чем могли. Кроме средней школы, я посещала ещё музыкальную, по классу фортепьяно, музыка давалась мне легко. До одиннадцати лет я мало чем отличалась от своих сверстниц. Жили мы в двухкомнатной квартирке, которую отец отделал как игрушку; в доме – всегда чистота и порядок – я была примерной маминой помощницей. У меня по сей день собственная комната с письменным столом, диваном, куклам. Стоит и пианино, за которое сейчас не сажусь.
Сны детства. Не в них ли рождаются те страхи, которым суждено сбыться? И всё же утром ко мне приходил сон лёгкий, как свет в окошке после ночи. В это время, все звуки, долетающие до слуха, превращались в музыку. Я просыпалась, «выплывая» из этих звуков, как из тёплой воды на берег.
Казалось, каждая моя клеточка пела, и я прислушивалась к этой утренней серенаде, потягиваясь в сладкой истоме.
Одним таким утром я обнаружила у себя на груди опухшие соски. Они увеличились, и, через какое-то время, стали расти и округляться. Меня это не очень удивило, я видела мамину грудь и понимала, рано или поздно у меня будет такая же. Но, как-то ночью, произошло то, что показалось мне кошмаром. Я обнаружила под собой кровь и решила – я больна какой-то ужасной болезнью. Когда мать ушла на работу, я постирала простынь. Мне было страшно при мысли о том, что кто-то ещё узнает о моём несчастье и меня положат в больницу. Мама так ничего и не узнала. Она приходила с работы уставшая, с больной головой, и все её заботы сводились к трём проблемам: что я кушаю, что одеваю и как дела в школе. Возможно, у неё самой всё это было позже, и она просто не заметила, как я выросла.
Я продолжала играть с подругами в куклы, но больше всего, меня тянуло к маленьким детям. Часами я могла возиться с малышом наших соседей по лестничной клетке. Когда я брала младенца в руки, и он смешно «клевал» меня своим носом в шею, я испытывала необъяснимое: это чувство захватывало меня целиком. Мать мальчика лежала в больнице, и мне частенько приходилось помогать специально нанятой няне. Отец малыша не знал, с какого бока подходить к своему сыну и удивлялся, как ловко я умею с ним обращаться. Альберт, наш сосед, при всех восхищался мною, говорил моим родителям, что из меня получится настоящая мама.
Я продолжала свою игру в «дочки – матери» и гордилась тем, что мне доверяют как взрослой. Альберт приносил мне вкусные шоколадные конфеты, подарил красивую куклу. Когда он бывал дома, няня уходила по своим делам. Я, не дожидаясь приглашения, часто подменяла её. Иногда Альберт помогал мне, и наши руки случайно встречались. Я не обращала на это внимания, но один раз я увидела его глаза близко перед собой, и, будто какая-то искорка пробежала между нами. Небритые щёки покрыты короткой тёмной щетиной, и, несмотря на это – лицо, скорее мальчишки, чем мужчины. необычный блеск глаз, из-под свисающих на лоб чёрных волос. Таким он мне запомнился. Эти глаза, вспыхивали как угли, и вновь прятались.
Малыш уснул, Альберт провожал меня. Возле двери он взял меня за плечи и тихо сказал: «Спасибо тебе, спасибо за всё.» Он нагнулся, поцеловал меня в щёку, и мои ноги покрылись мурашками. я покраснела, не помню, как забежала к себе в комнату. Я ходила из угла в угол, ничего не могла делать, потом упала на диван лицом вниз и долго лежала без движений.
Соня, жена Альберта, относилась ко мне приветливо, я запросто заходила к ней в гости. Сонин муж всегда оставался в стороне, как случайный прохожий на улице. Теперь, притрагиваясь к своему лицу, я ощущала прикосновение его жёсткой щеки, запах хвойного одеколона, перемешенного с табаком. Мне хотелось видеть Альберта снова, это казалось мне странным, пугало меня, потому что не имело ни какого отношения, ни к Соне, ни к малышу.
Когда я появилась снова в квартире напротив, Альберт, спросил, где я пропадала. Я ответила что-то невразумительное, при этом покраснела. Нужно было сменить пелёнки, покормить малыша. В этот день не было няни, и я ещё на лестничной клетке слышала требовательный крик ребёнка. В сухой постельке мальчик уснул, не допив свою смесь, я собралась уходить.
Альберт сидел на диване, перед ним на столике стояла бутылка шампанского. Он подозвал меня, привлёк за талию и усадил на колено, как это делал иногда отец. Мне это показалось естественным, а когда он подал мне фужер с шампанским со словами: «Сегодня моему сыну полгодика», я почувствовала себя взрослой. Мой взгляд сосредоточился на пузырьках в красивом бокале: однажды я пробовала шампанское на дне рождения мамы – мне понравилось.
На столике, в вазе - гора конфет в красивых обёртках, были и мои любимые – белочка. Мне стало весело: я отпила шипучего напитка, ела конфеты, хрустящие бумажки скатывала в ладонях и прятала в карман платья. Дома, в коробке из-под печенья, я хранила «фантики» от конфет.
Потом я увидела близко глаза Альберта: они плыли передо мной, словно в тумане, были грустными, и никак не подходили к моему настроению. На щеке Альберта появилась слеза, неожиданно он зарыдал, уткнувшись головой в мою грудь.
Я сразу всё поняла: дела у Сони со здоровьем были плохи, мне стало жалко малыша, Соню, Альберта. Машинально, я принялась гладить волосы несчастного отца, моё сердце стучало, казалось, что его удары слышны на улице.
Уж и не помню, как он поднял голову, и как его губы я почувствовала на своих.
Всё было, словно во сне, я не могла понять, что происходит. Он взял меня на руки, опустил на диван.
Я и не думала сопротивляться, просто закрыла глаза и тряслась, как в лихорадке. Альберт целовал мои руки, плечи, я вся дрожала, запутавшись пальцами в его волосах.
Так наши отношения превратились в игру, название которой я не знала. Альберт покупал мне дорогие конфеты, безделушки, иногда давал деньги. Целый год мы искусно маскировались, я научилась носить на лице это равнодушное, отсутствующее выражение, когда рядом с нами были посторонние.
Я по-прежнему бегала в школу, занималась музыкой. За этот год я сильно изменилась. Сверстники мне стали не интересны, с подругами мне было скучно. Дома я часто разглядывала себя в зеркало и думала: что нашёл во мне Альберт, мужчина, как я тогда представляла, во всех отношениях красивый? Снимала с себя одежду, крутилась перед трюмо. Я не была похожа на остальных девочек. У меня уже обозначились груди, тонкая талия переходила в плавную линию бёдер. Мои ноги не были худыми. плечи округлы, без выступающих костяшек. Мне нравилась моя шея, ещё – аккуратные ушки на светлой голове, чуть припухшие, мягкие губы. Я попробовала подкрасить брови и ресницы и нашла себя безобразной. Особенно привели меня в расстройство большие, как блюдца, глаза и толстые губы. Нос казался мне слишком маленьким: когда я накрасила губы, получилось большое красное пятно под глазами – плошками, посередине – две маленькие дырочки носа. Так, наверное выглядит накрашенный головастик!
Как-то я случайно услышала разговор нашей классной руководительницы с моей мамой: «Серьёзная девочка. Всем готова помогать, учится хорошо. Мне приятно Вам это рассказывать.»
Надо же! Мне просто было скучно сидеть на уроках, приходилось слушать учителей. А память у меня - прекрасная. По- настоящему интересно только с Альбертом, он рассказывал много всяких историй.
Как-то Альберт предложил мне сфотографироваться. Он дал мне Сонино нарядное платье и её туфли на высоком каблуке, я подкрасила глаза. Сама себя не узнавала. Мысль о том, что Соня лежит в больнице, а я разгуливаю здесь в её платье, даже не пришла в голову. Всё воспринималось как игра. Потом Альберт стал фотографировать меня обнажённой, говорил что я – «просто красавица». Мне льстили его слова, я и не думала противиться – мне было достаточно того, что он заверил: эти фотографии никто не увидит.
Альберт часто ездил к Соне в больницу, ездила и я несколько раз вместе с ним. Соня здорово изменилась, похудела. Моё сострадание было сиюминутным, не слишком глубоким – следствием вполне понятного эгоизма всех здоровых людей. Примешивался ещё и чисто детский, поверхностный взгляд на жизнь: в душе ещё не было места протесту, трагедии. Соня болела, я привыкла видеть её больной, и всё, что связывало нас с ней – так или иначе было связано с больницей.
Через год после рождения сына Соня умерла. Вместе с родными и соседями я стояла на краю сырой ямы и плакала навзрыд. Пыталась представить себя спрятанной в этом деревянном ящике, по которому стучат промёрзшие комья земли, и плакала всё сильнее. В тот день на кладбище я сильно замёрзла и свалилась вечером с высокой температурой, бредила, звала Соню. Соседка принесла лекарства, шепталась с мамой: «Бедный ребёнок! Она так переживает! Напрасно Вы взяли её на кладбище!»
Проболела целую неделю, после болезни перестала приходить к Альберту. Прошло около двух месяцев, прежде чем снова появилась у него. И снова началась наша странная игра. Он раздевал меня, ласкал, раздевался сам.
Я догадывалась, как по-настоящему овладевают женщиной, но Альберт только целовал меня. Я чувствовала себя взрослой, гордилась этим. Мой первый мужчина просветил меня и относительно моей «страшной болезни», с души свалилась тайна, похожая на тяжкий камень.
Вряд ли я понимала, что со мной происходит, это теперь я знаю, что такое стать женщиной намного раньше положенного. Ведь душой я ещё оставалась ребёнком.
Тело Альберта было сильным, гладким, упругим. Когда он затихал от моих ласк, я чувствовала, как весь он, большой и слабеющий, сникал передо мной, прижимался ко мне, закрывая мой рот поцелуем.
Этот взрослый мужчина мог быть слабым, бездыханным, он полностью отдавал себя в мои руки, он зависел от меня и был счастлив со мной. Нет, это невозможно передать словами! Я лежала с закрытыми глазами и думала: «Как хорошо, что есть он, что он мой!»
Может ли жизнь дать ещё кому-то столько, сколько она подарила мне в мои тринадцать лет? После того, как умерла Соня, я узнала, что такое по - настоящему быть женщиной. Я узнала, что случается, когда мужчина проникает в тебя и становится всем твоим существом, каждой твоей порой и клеточкой тела. Мне исполнилось четырнадцать лет.
Наверное, только слепые не могли заметить наших отношений с Альбертом, но, кажется, именно такими и были мои родители. Оба пропадали на работе, я хозяйничала дома одна. К тому же отец разъезжал по командировкам, пристрастился к выпивке, пьяный выяснял какие-то неизвестные мне отношения с мамой. Потом они вовсе поругались, взаимные перепалки стали повседневным правилом.
Мама была мне ближе со всеми её хлопотами по хозяйству, отца я не помню ни сердитым, ни ласковым. Он был вечно чем-то занят. Стучал своим молотком, что-то пилил, мастерил какие-то шкафчики, полки.
Иногда подходил к двери моей комнаты, стоял минуты две, смотрел как я играю на пианино. Лицо его становилось довольным: кажется, он гордился тем, что его дочь исполняет классику, но, ни одним словом не обмолвился об этом, никогда не интересовался моими успехами.
Примерно также воспринимала мои занятия музыкой и бабушка, прожившая всю жизнь в деревне. Она смотрела на клавишный инструмент, как на символ всего городского, изнеженного, чуждого ей, но чудесного лишь потому, что имело прямое отношение к её внучке.
Мог ли кто-то из моих близких подумать о том, чем я живу в то время, когда они меня не видят?
Гром грянул майским погожим деньком: к нам явился солидный дядечка из милиции. Подвыпившего Альберта задержали и в отделении осмотрели его портфель, извлекли на свет злополучные фотографии. Зачем он носил их с собой, бог его знает. Финал этой истории – суд, на котором я присутствовала как потерпевшая. Растлителю малолетней дали пять лет. Его маленького сына забрали к себе родители Альберта.
Не осталось ничего, что могло напомнить о моём возлюбленном, кроме подаренной им куклы, да кое-каких безделушек. Обитая чёрной кожей дверь напротив нашей квартиры, встречала меня каждый день, но и к двери, и к ноющей боли при встрече с ней, я стала привыкать. Выбросить Альберта из головы, как советовала мне мама, было невозможно. Он снился мне по ночам, без него, всё, что окружало меня, стало пустым, ненужным.
Впервые мне закралась в голову мысль, что я несчастливая. Не будь этих фотографий. Даже тогда, ребёнком, верила, что мой мужчина дождётся пока я вырасту, и буду прекрасной мамой для малыша Сони. Я представляла Альберта в тёмной, сырой камере и рыдала ночами в подушку. Мама приходила меня успокаивать, плакала вместе со мной. Отец во всём обвинил её: «Это ты не усмотрела! Только и твердила: «Наша умница, наша отличница», вместо того, чтобы приглядывать за ней». Каждый день у нас теперь была слышна ругань.
Полгода я провела как затворница. У меня не было подруг, не с кем было даже переброситься словом. Меня перевели в другую школу, и теперь приходилось ездить в неё на автобусе. Однажды, когда я возвращалась из школы, /перед началом летних каникул/ возле меня остановилась машина. Чернявый парень высунулся из окна и сказал: «Садись в машину, покатаемся». Я бросилась бежать в подъезд. Через неделю эта машина снова остановилась рядом со мной и тот же парень, лет двадцати пяти, поздоровался со мной как с давней знакомой, представился другом Альберта и передал от него привет.
«Как он там?» - невольно вырвалось у меня. Парень представился Артуром, друзья, которые сидели рядом в машине, называли его «цыганом». Артур пообещал мне устроить встречу с заключённым. И он действительно выполнил своё обещание - сам привёз меня на машине к тюрьме, пошёл что-то выяснять, быстро вернулся, сказал, что пропуск ещё не готов. На обратном пути мы свернули с кольцевой дороги в лес, Цыган достал бутылку шампанского, предложил выпить за Альберта.
Мы выпили, мой «благодетель» стал рассказывать о том, как выглядит остриженный наголо его друг. Неожиданно рука Артура оказалась у меня под платьем, мной овладел страх – мы были в лесу одни. Затем наступило безразличие, я не сопротивлялась. С самого начала я поняла, зачем Артур сворачивает в лес, зачем предлагает выпить, и только твердила себе: «Как ты могла поверить этому Цыгану?». У меня градом катились слёзы, меня трясло, я шептала: «Альбертик, Альбертик.»
Когда Цыган угомонился, он долго разглядывал меня, потом сказал: «Альберт – мой близкий друг. Уж лучше ты достанешься мне, чем кому-нибудь.».
Я же увидела в нём зверя, способного растерзать, искалечить, убить: какое-то шестое чувство внушало мне страх перед человеком, который накинулся на меня, как животное. Никогда не думала, что любовь может быть такой грубой. Артур делал всё, чтобы доставить мне физическую боль, и, если я вскрикивала, то его лицо расплывалось в довольной улыбке.
Впрочем, он по - своему был добр ко мне, баловал тряпками, конфетами. Деньги у него водились, он занимался частным извозом, приторговывал водкой, сигаретами. Цыган каким-то образом нашёл подход к моей матери, он приносил ей подарки, и, кажется, деньги, уверял её, что жениться на мне, как только я подрасту.
В то время в нашем доме прочно обосновалось безденежье. Все накопления съела инфляция, отец пил, мама не знала, как относиться к тому, что произошло со мной. Она ни в чём не упрекала меня, винила во всём себя, и этот вопрос: что же будет с её дочерью, не давал ей покоя ни днём, ни ночью. Артур убедил её, что любит меня, и будет оберегать до самой свадьбы.
Судьба распорядилась по-своему. В канун пятнадцатилетия я была на седьмом месяце беременности, и никто кроме Цыгана не знал об этом. Мой будущий муж сам отвёз меня к знакомому врачу. К этому времени мне стало ясно, что Артур имеет других девчонок, рядом с ним крутились какие-то ребята сомнительного вида. Несмотря на переменчивую натуру, мой новый друг и покровитель всерьёз готовился стать отцом, говорил, что я должна родить ему сына. Когда всё стало известно маме, он убедил нас заявить, что я беременна от Арнольда, иначе ему тоже дадут срок. Видно не суждено было Цыгану стать отцом.
Зимой Артур разбился на машине. Ещё одни похороны. Мне подоспело время рожать, и мама увезла меня в больницу. Я находилась как под наркозом, встретила это известие с ледяным спокойствием, но уже в больнице у меня началась истерика. Под моим сердцем шевелился ребёнок, а тот, кто дал ему жизнь.
Я вспомнила узкую яму, и стук мёрзлой земли о деревянную крышку на похоронах Сони.
 Хотя бы родился мальчик, умоляла я кого-то, кто вряд ли мог меня слышать. Пусть даже будет похож на Цыгана, я всё равно буду любить сына, и он вырастет, станет большим, и ни один мужчина мне будет не нужен.
Родилась девочка. Роды были трудными, но обошлись без кесарева сечения. Пока я лежала в больнице, без меня решилась судьба моей дочки. Артур был единственным сыном, его родители явились к моей матери с предложением отказаться от девочки. «Пусть хоть какая-то память останется о сыне, ведь нам доживать век одним» - говорили они матери и убеждали её в том, что я сама ещё девочка, что мне надо учиться. Так и не успев стать женой, я превратилась в девочку-вдову, потерявшую и мужа, и ребёнка.

* * *

Всё положенное женщине, пришло ко мне слишком рано, и, только теперь я понимаю, что расплачиваюсь за это. Школа для меня закончилась в восьмом классе, но «музыкалку» я не бросила и, имея свидетельство, могла устроиться на работу. Нужно было только получить паспорт.
Отец сначала перестал отдавать маме деньги, потом они развелись, но продолжали жить в одной квартире. В доме творился сущий ад. Мой родитель обвинял свою жену в том, что её дочь – «подстилка». «Яблоко от яблоньки не далеко падает» - говорил он. Дело дошло до побоев, а один раз, пьяный отец схватился за нож. Хорошо, что я вовремя прибежала. Он называл нас с матерью «б-ское отродье» и грозился пожечь все наши тряпки, чтобы сидели дома. Теперь он уже не работал в институте, где-то шабашил, заработанное пропивал, а когда не было на что выпить, воровал у матери. Мы прятали деньги и те немногие золотые украшения, которые ещё уцелели, но не всегда успешно. Он мог «с бодуна» перевернуть всю квартиру в поисках, потом забирал что-нибудь из хрусталя и уходил.
«Если пожалуешься в милицию, я тебя прикончу!» - сказал отец, протягивая матери какое-то письмо. Этот старый конверт он нашёл при очередном поиске денег. «Скажу – в припадке ревности, много не дадут». Что за письмо показал он матери, и был ли у неё другой мужчина, не знаю.
 Видела, как мать из последних сил старается вытащить отца, она даже уговаривала его сходить к врачу. Мы для него стали «вражеской» стороной, с которой он время от времени заключал перемирие, наша квартира стала ареной битвы. В перерывах между запоями, отец бывал тих и молчалив. Он снова принимался чинить, ремонтировать, то, что ломал накануне.
Я видела, как он постарел, подурнел, его лицо припухло, голос пропал. В сущности, за последние годы, на моих глазах он превратился в жалкое существо, и это существо хотело держать нас с матерью в повиновении и страхе. Его жизнь, так и не связалась с его представлениями о ней, и он мстил своим близким. Мы с мамой стали заложниками его несчастья, которое на самом деле, произошло со мной.
На серванте для посуды, которой почти не осталось, по-прежнему стояла свадебная фотография папы и мамы. Здесь они были молоды, красивы. как два голубка. Неужели я, и только я - причина трещины между ними?
Подошло время получать паспорт. Это было время, когда деньги ничего не стоили, а пропитаться - стоило денег. Мне не было ещё восемнадцати - мама устроила меня в детский сад, где я учила малышей музыке и пению. Мне нравилась моя работа, а платили за неё гроши. Домой возвращаться не хотелось. Всё чаще мне приходила в голову мысль, что жить дома я больше не могу. Почему мама развелась с отцом, а живут вместе? Почему, несмотря на все мучения, они снова ложатся в одну постель и делают вид, что ничего не случилось? И так до следующего умопомрачения, когда в руках у пьяного отца в руках могли оказаться нож, или топор.
У меня начинали мелко трястись колени, я несколько раз бросалась на отца, чтобы защитить мать. Что-то мешало ему поднять на меня руку, он сникал, остывал, будто кто-то невидимый проводил между нами черту, которая его останавливала.

* * *

На работу мне приходилось ездить в другой конец города. Ежедневная езда в переполненных автобусах наводила тоску. Однажды я опаздывала, решила «проголосовать» на дороге. Так родилась игра под названием «автостоп». Мне было семнадцать, а выглядела я гораздо старше. От «головастика» с круглыми глазами не осталось и следа. Мужчины провожали глазами эффектную блондинку, а некоторые – просто до смешного! – пялились на меня глазами, как голодные коты. Выражение: «пожирать глазами» мне стало понятно. Я не пряталась от мужчин, наоборот выставляла себя на обозрение тем, кто приносил мне по жизни одни несчастья. Это была ещё одна моя игра, сродни охоты.
Перед выходом из дома я проверяла своё «боевое оперение» перед зеркалом, могла быть довольна собой, или наоборот, но результат оказывался неизменным. Мне доставляло удовольствие ловить на себе взгляды самцов на улице, остановке, в транспорте. Такое выражение глаз бывает, пожалуй, только у пойманных рыб. Однажды, отец взял меня на рыбалку. Больше всего, меня, ребёнка, поразили эти рыбьи, выпученные глаза.
Если я замечала, что взглядов поубавилось, то спешила достать зеркальце. Что случилось? Меня просто бесило, если что-то не нравилось в себе, или в одежде. Когда дома я смывала макияж перед сном, то мне являлось пухленькое личико школьницы, с белесыми, невыразительными бровями и ресницами. Можно было разреветься от этой уродины, которая взирала на меня из зеркала. Утром «рисовала» себя заново, словно феникс, возрождалась из пепла, приобретала должный вид.
Но, вернёмся к автостопу. Пришло время, когда я стала забывать, что такое переполненный автобус. Вкус к машинам мне привил Артур. Он повсюду возил меня на своих колёсах, и я не знала передвижение более приятным, чем в уютном, тёплом салоне с музыкой. Всё это – в прошлом. Теперь же, стоило мне показаться в своих высоких сапогах возле проезжей части, слышался писк тормозов. Тормозили всякие. Терпеть не могла молодых, у них на уме только одно. По душе были люди солидные, вежливые. Очень хорошо помню одного из первых, кто не стал брать с меня денег. «Я опаздываю, а расплатиться мне нечем!» - виновато улыбаясь, сказала я парню лет тридцати, с открытым, весёлым лицом. Он пригласил в машину: «Не беда, нам по пути!».
Всю дорогу он балагурил, что-то рассказывал. Обращался ко мне на «Вы», когда узнал, что я учу детей музыке, стал просить мой телефон. Сама записала ему свой номер. Не знаю, звонил или нет. В то время отец сидел дома и отвечал всем своим спившимся голосом: «А пошёл ты.»
У всякой игры есть свои правила, я училась им следовать, появился кое-какой опыт. У меня было право выбора: садится в машину или отказаться. Дальше, если садилась, изобрести способ, как проехать бесплатно. Таких уловок было около десятка. Самый верный из них – улыбка, беседа, ненавязчивая заинтересованность персоной водителя. На взрослых мужчин это действовало безотказно, к молодым я не садилась. Через открытую дверь я быстро оглядывала не только водителя, но и салон машины. Можно обмануться в человеке, но салон никогда не соврёт. У аккуратных людей всё солидно, чисто прибрано. Если грязь и кругом окурки – пусть едет себе дальше! Есть люди, которые подрабатывают. Их сразу видно, к таким садиться не стоит. После нескольких, ничего не значащих слов, в глазах владельца авто можно прочесть всё: ведь это те глаза, о которых я уже говорила.
Никогда не садилась в машину, где было больше одного мужчины. Есть много мелких хитрых штучек, которые пришли с опытом. Но, иногда случались накладки, приходилось расплачиваться, что случалось довольно редко. Этот мой опыт, не только давал возможность комфортно перемещаться по городу, но и забавлял. Стоит повыше приподнять юбку, улыбнуться, и, почтенный отец семейства становиться ручным котёнком.
Всякая игра, которую мы затеваем с жизнью, рано или поздно приносит плоды. Весь вопрос: какие? Я держала дистанцию с мужчинами, мне становилось противно при мысли о том, что кто-то из них станет меня обнимать. Тем не менее, в машинах попадались довольно симпатичные, они выслушивали мою историю учительницы музыки в детском садике, об отце алкоголике, предлагали помощь, и я понимала, чем всё это может закончиться.
У нас с мамой не хватало денег не только на одежду, но и на еду и никаких просветов не ожидалось. Как-то возле меня остановилась дорогая иномарка. Холёный мужик приятной внешности открыл мне дверцу: «Чем могу помочь, мадам?»
Я, как всегда – «опаздывала на работу», пришлось рассказать, где я работаю. Этот не пялился на мои коленки, на его губах играла снисходительная улыбка, прищуренные глаза тоже улыбались. Мы говорили о том, как неудобно работать в другом конце города, о детях, которых я обучаю музыке. Неожиданно он предложил давать уроки его дочке, записал мой телефон. Потом было предложение познакомиться поближе. Оказалось, что жены у него нет, и знакомство наше перешло в то, что назывется, «ближе не бывает».
Так я обзавелась первым другом, покровителем и благодетелем, с которым встречались в гостиницах. И никаких уроков музыки. Зато он приглашал меня в компанию своих друзей, партнёров, где я пользовалась неизменным успехом. Я одевалась неброско, со вкусом, не красила губы, вела себя сдержанно, мало говорила, больше слушала, пила только шампанское, совсем немного. Сама не знаю, откуда это было во мне, ведь меня, никто не учил. Читала, правда, много. Отсюда – поставленная речь. Уметь выбрать одежду – это от мамы. Наверное, было и что-то природное: не могла вести себя вызывающе, выставлять себя напоказ. Однажды, села за рояль в окружении моего друга, все были в шоке.
Как мне казалось, жизнь моя наладилась, у меня водились деньги, не нужно было ходить на работу. Многие состоятельные мужчины хотели взять у меня мой номер телефона. Я стала покупать одежду в дорогих магазинах. У меня появилось много друзей и знакомых. К некоторым питала симпатию, привязывалась, а с неприятными - старалась не поддерживать отношения. От нападок излишне настойчивых, защищалась с помощью могущественных покровителей.
Всем этим я обзавелась в свои неполных двадцать лет. Жизнь теперь, казалась мне приятным приключением, времени не было думать о том, что ждёт впереди. Скорее всего, в скором времени, кто-то из моих состоятельных воздыхателей предложит мне руку.
Совсем неожиданно у меня появились проблемы со здоровьем. После простуды у меня начались сильные боли внизу живота. Пришлось лечь в больницу. Выписалась вполне здоровой, потом боли появились снова. Мама отпаивала меня травами, но это не помогло. Тогда она потащила меня к какой-то бабке.
Старуха имела «страшный вид и редкие зубы». Жила она в развалюхе на окраине города и вся её единственная комната была обвешена пучками сухой травы. Старая колдунья отвела меня в холодную пристройку – подобие ванной комнаты, и указала на единственную табуретку: « Раздевайся догола, садись» - прошамкала она и вышла.
В пристройке было холодно, я разделась, постелила на грязную табуретку свою рубашку. Зубы у меня стучали. Наконец явилась бабка с большой кружкой в руках. Запах можжевельника, и ещё каких-то трав наполнил комнату. Я выпила до конца терпкий, горячий напиток, затем старуха велела закрыть глаза. Вдруг она вылила на меня ведро холодной воды. От неожиданности я вскочила с табуретки. Она усадила меня, и принялась растирать сухой тряпкой, бормоча под нос слова какой-то молитвы. Бабка обращалась к двум ангелам – любви и смерти, просила у них для меня здоровья. Помню, мне стало не по себе от скрипучего голоса старухи, и я спросила её: «Да есть ли эти ангелы, бабушка?»
«А тебе и знать ещё рано, лягушка. Вон у тебя кожа поначалу была синей, а теперь – розовая. Их трудно различить, и ходят они часто рука об руку, спорят меж собой. А лик у одного розовый, у другого – белый, как мел»
Я почувствовала тепло во всём теле, веки у меня слипались, еле нашла в себе силы одеться. Дома спала остаток дня и ночь, после этого забыла о своей болезни. Зато я поняла: болезнь – удобная форма побега от настойчивости моих друзей и знакомых. Когда на меня нападала депрессия, я запиралась в своей комнате, что-нибудь читала. Отец, как бельмо на глазу маячит под дверью. Даю ему денег, чтобы не умер с похмелья. Сам ни разу не попросил. Последнее время, словно языка лишился, молча смотрит на меня, словно старый пёс, вымаливающий кость.
Моё убежище могло быть идеальным, если бы не телефон. Тренькает не переставая. Обычно я снимаю трубку и молчу, иногда представляюсь именем и отчеством мамы – голоса у нас похожи. Если дышит в трубку и тоже молчит, то это один из «претендентов». Он всерьёз решил на мне жениться, а я раздумываю, куда его подальше послать?
Это не «моё». Не смогу жить с человеком, к которому «ровно дышу», даже в его хоромах. Когда-то, моим мужем мог стать Альберт. Недавно я наткнулась на него возле магазина. Скорее всего, выпустили по амнистии. Боже! В старой рваной куртке, кирзовых сапогах, посиневшее лицо в ссадинах.
От моего «фотографа» остались только глаза-угли, горевшие алкогольным пламенем. Меня он не узнал, я уже не та девочка-нянька, головастик с круглыми глазами. Я протянула ему все деньги, которые у меня были, а он стоял, как столб, недоумевая: откуда ему привалило?
Как ни странно, но именно Альберт когда-то относился ко мне, как к маленькому человечку. Большинство мужчин, смотрели на меня плотоядно, им интересны были мои ноги, грудь, ягодицы. Правда, два года назад в моей жизни появился мужчина, перевернувший всё, что у меня сложилось, что стало привычным.
Я встретила Антона возле подъезда моего дома. Это было летом, стояла тихая солнечная погода. Моя знакомая прислала ко мне свою дочку, чтобы я позанималась с ней музыкой. Девочка стояла рядом со мной с тортом в руках, когда Антон остановился возле нас. Он разыскивал нужный ему дом. Со мной, словно что-то произошло. Мои губы растянулись в улыбке, я что-то объясняла ему, а сама думала: неужели он уйдёт, и я больше его не увижу? Моё объяснение оказалось путанным, я взялась проводить незнакомца до угла дома, откуда легче было показать. Мы дошли до угла, он стал благодарить меня, сказал улыбаясь: «Вы очень приятный человек. А ваша улыбка – похожа на это солнце. Дайте мне Ваш телефон, на тот случай, если мне вновь придётся заблудиться».
На вид Антону лет тридцать пять. Есть такие мужские лица, в которых остаётся что-то мальчишеское, задорное. Вряд ли могу объяснить, что я ещё увидела в нём.
Позвонил. И вновь – о моей улыбке, похожей на солнечную погоду.
Мы стали встречаться. Незаметно он занял всю мою жизнь без остатка, но я не могла сидеть и ждать, пока он позвонит. Нужно было зарабатывать деньги. Мои отношения с остальными мужчинами строились на обмане. В каждом из них я поддерживала уверенность, что мне хорошо только с ним. Совсем недавно, на квартире состоятельного холостяка со стажем, вечером при свечах я играла Шопена. Мой друг расчувствовался, сделал мне предложение.
Я долго сидела на диване, изображая задумчивость, потом призналась ему, что не могу оставить больную маму и отца алкоголика. Я не очень погрешила против действительности, но уже повторных предложений не поступало. Нет, я не смогла бы жить с человеком, которого не люблю. Но я и не могла отказаться от той жизни, которая давала нам с мамой возможность существовать безбедно. Мне не нужно было считать копейки, ведь прежней моей получки могло теперь хватить мне только на пару дней.
Мне хорошо с Антоном, как ни с кем, и я говорила ему об этом, а он посмеивался: «Так женщины говорят всем мужчинам». Мою искренность он принимал за хитрость, и я злилась на него.
После свиданий с ним, я не отвечала на звонки «друзей», придумывала для них легенды о болезни, неожиданных поездках и ещё бог знает что. Я разрывалась между прежней жизнью, где были деньги, рестораны, гостиницы, и тем, что у меня появилось.
Не могла быть долго без Антона, его прищуренных глаз, которые всё время улыбались, его шуток, его голоса. даже его запаха, особенного, не похожего ни на чей. Когда мы были рядом, прижималась лицом к его груди, с жадностью вдыхала воздух, окружающий его тело.
Не могу сказать, что он красив, но глаза, губы, подбородок, его манера говорить – приводят меня в трепет.
Мне не нужны никакие другие мужчины, да и он, кажется, не может без меня. Выяснилось, что ему сорок, и что у него семья. Работал он научным сотрудником, и его получки могло бы мне хватить только на пару дней.
Каким образом любая женщина распознаёт в мужчине ум? Трудно сказать. Ум, наверное, как запах – может быть неуловимым, но ты точно знаешь, что он присутствует.
Антон как-то мне сказал: «Мир – это большая свалка. Человек приходит на неё, и всю жизнь ищет, чтобы примерить на себя полезное, из того, что сделано до него. Я пытаюсь сотворить что-то новое, хотя и не уверен, получится ли?»
Я подумала: есть, всё – таки, люди, которых интересуют не только деньги, власть и всё, что они могут купить. И эти его слова были созвучны моим мыслям: зачем я живу? Во мне складывалось примерно такое же ощущение: «Мир – это большая неразбериха. Моя жизнь – маленький светлячок среди этой свалки, кому она нужна?» Может быть женщинам, которые растят детей в семье, такие вопросы не приходят в голову?
А тут ещё врачи сказали, что я перенесла на ногах болезнь, и теперь не смогу иметь детей. Я им не верю, но настроение моё стало вовсе плохим. Антон не оставит свою семью ради меня. Мне стало казаться, что я родилась несчастливой, и с этим уже ничего не поделать.
Этой осенью я совершила глупость, о которой теперь жалею. Антон попал в больницу с аппендицитом, и я пришла к нему после операции, перед его выпиской. Мы уединились в больничном парке, я не знаю, что на меня нашло.
Деревья стояли голые, почерневшие от сырости, ветер переворачивал на земле опавшую листву. Антон кутался в тёплый халат, шутил, говорил, что на операционном столе, он был как это неприкрытое дерево. Мокрые ветки каштана походили на протянутые руки человека, которого раздели и бросили среди непогоды. Неизвестно почему, я разревелась. Антон спросил: «Что с тобой?»
- Всё в порядке. Я – непотопляемый корабль, – ответила я.
- Непотопляемых - не бывает. Титаник и тот пошёл на дно. А уж мы – сами себя топим, как умеем.
- Хорошо, тогда я тоже постараюсь. Ты себя нормально чувствуешь?
Я выложила ему о себе всё. Мне было так плохо, что нужно было кому-то всё излить. Антон не из тех, у кого от переживаний может разойтись операционный шов.
Слушал молча, не перебивая, потом сказал спокойно:
- О многом я догадывался, не представлял только детали. В сущности, ты всё ещё та девочка, которая пошла в первый класс музыкальной школы, но ты и женщина, которую никогда не устроит какой-то один мужчина, даже если ты его будешь любить.
Какая я дура, зачем ему всё знать обо мне?
После больницы Антон не звонил целый месяц. Будь, как будет, думала я, зато мне нечего от него скрывать. Что ж, ему нужна была молодая женщина, и на этом – всё. Не раз чувствовала, что он отсутствует, когда был рядом, его мысли витали где-то далеко.
В это время на меня свалилось всё сразу. Заболела мама, отец тащил вещи из квартиры и пропивал, кончились деньги. Пришлось закладывать свои шмотки. Первой ушла роскошная шуба, подарок щедрого друга. Заперлась в комнате, на звонки не отвечала. Читала книжки, спала, выходила только в магазин, чтобы покормить маму.
Долго так сидеть я не могла. Мама выздоровела, я включила телефон. Первый звонок был Антона. Я еле дышала в трубку, потом успокоилась, равнодушным голосом сказала в трубку: «Где ты пропадал?». Вопрос самой себе показался странным: человек перенёс операцию, к тому же телефон у меня был выключен.
«Зализывал раны. Соскучился.» - услышала я ответ. Переполненная тем, что может чувствовать человек, когда пытается оторвать приросшее к телу, испытывая при этом боль, я так же равнодушным тоном сказала ему: «Плохо себя чувствую. Вряд ли смогу на этой неделе».
Неделя, другая. Я отвечала на звонки своим знакомым. Меня забирали на машине, везли на дачу. Валялась на пушистом ковре у камина. Потрескивали дрова за решёткой, на столике стояли вина и множество вкусной еды. но, не было Антона. Мне хотелось убежать отсюда. Когда хозяина дачи не было, набрала рабочий номер телефона и попросила позвать моего научного сотрудника. Уже хотела бросить трубку, но услышала его голос и стала беспомощно врать. Сказала, что оформляюсь за границу, скоро уезжаю в Лос- Анжелес. «Поздравляю. Звонил тебе, но не мог застать дома. Я увижу тебя перед отъездом?» - «Да» - прошептала я.