Потерянные планеты
Памяти белорусского экипажа Ан-12, погибшего 26 августа 1998 года в Анголе, под Луандой.
«Полёт над землёй,
полёт к дальним мирам.»
(Из песни Виктора Цоя)
Отправляясь в Африку, Вы попадаете на иную планету. Как тут не вспомнить извечный поиск человечества, которое настойчиво ищет на Земле следы инопланетян, упорно не замечая людей утерянных во времени, столь неоднородном на земных пространствах.
Романтический флёр зеленых холмов, необозримых плато, бескрайних саванн, непроходимых джунглей Африки под солнцем, не знающим милосердия – это древняя наковальня, на которой куётся стержень времени, и происходит это так медленно, как задумала сама природа.
Во времена « развитого социализма» много говорилось о «пробуждении Африки». Утром настоящего дня, пробудившись окончательно, африканские народы поняли – они, вместе с их независимостью, какой бы они не избирали путь развития, больше никому не нужны. Остались, как и во все времена, актуальными интересы монополий к природным ресурсам. После пира «свободы», пробуждение было отрезвляющим: как и в каком направлении двигаться? Самостоятельность требовала незамедлительных действий, новых взаимоотношений с мировой экономикой.
Детям природы цивилизация принесла в подарок связь, телевидение, авиатранспорт, возможность обучения и миграции по всему миру. Все это возвело подражательность, свойственную человеку с первобытных пеленок, на межконтинентальный уровень. Африканец получил возможность обозревать мир; такое зрение дает ему желание и возможность быть участником движения человечества. Без этого нельзя понять Анголы, да и любого Африканского государства.
Столичный город Луанда – это не вся Ангола, но это и отдельно взятая страна, не похожая на бескрайнюю и такую разную вотчину многочисленных племен, живущих на территории, вмещающей почти всю Европу. Нельзя воспринимать часть света, где ты зарабатывал деньги, без Альфонсо – менеджера авиакомпании «Элада», проводящего свои дни за компьютером в офисе, ( мне до сих пор стыдно перед ним за мой английский) без самого владельца авиакомпании мистера Рибейро, бывшего пилота американского самолета СИ–130, а теперь миллионера, владельца земель и скотоводческих ферм на юге Анголы в Шандонго, без летчика Ан-32 Бербейро, бывшего комсомольского и партийного функционера, бывшего подполковника ВВС Анголы, без многих других, чьи судьбы – это судьба Анголы, ее будущего.
* * *
Наверное, это очень важно – уловить мелодию той жизни, что звучит на улицах, где выставлено на продажу все: еда, напитки, одежда, мелочи быта. Одежда может быть развешена прямо на деревьях, еда – на самодельных лотках; курица, рыба, кукуруза – все это запекается прямо перед вами на древесных углях. Продавцы, в основном женщины, или мальчишки. Здесь мигом принесут то, что попросишь или расскажут, где взять. Рядом с лотками по краю проезжей части течет мутный ручеек с мыльной водой: после стирки вода выливается здесь на улицу. Две женщины сидят на самодельных табуретках, одна делает другой прическу, стоит приостановиться, как они, не прекращая своего занятия, призывно машут руками, улыбаются, показывая свой товар. Из маленького приемника доносятся звуки самбы. И весь ритм этой жизни, чуть приглушенный жарой, немилосердным солнцем, но все же ни на секунду не прекращающий движение, похож на эту музыку – если сказать одним словом, то это и есть пресловутое – «бразильянос»( местное, употребительное, как и «американос», или «португейш»)
Бразильянос – это не только музыка, это стиль жизни, это походка в ритме самбы, это бразильский футбол – за Бразилию здесь болеют так, как можно болеть за собственных детей, более удачливых и более талантливых. Когда-то, черный «живой товар» везли в трюмах кораблей на американский континент, теперь, говорят столичные ангольцы, Бразилия видна отсюда через Атлантику – только приложи ко лбу руки козырьком.
По количеству ночных дискотек, клубов и ресторанов Луанда, может быть, не уступит Рио, а если и уступит, то только не по накалу ритмов. Дискотеки здесь – это то, что собирает разобщенный дневной мир, где богатство и роскошь соседствует с вопиющей нищетой, напоминающей ранний Бразильский вариант. Самба собирает под одну крышу владельцев шикарных машин и вилл и обитателей лачуг, да и на улицах весьма часто очаги под открытым небом, где готовится самая доступная пища, соседствует рядом с дорогими ресторанами с изысканной едой. Ночью, многие девушки из многодетных семейств, если им претит выставлять себя возле дорогих отелей, идут на дискотеки, чтобы подцепить ангольца с деньгами, а если повезет – белого иностранца.
«Американос» – как и во всей беднейшей половине мира – культ лучших вещей массового потребления, доступных и недоступных. Это и шикарные авто, и уже внедрившиеся в повседневную жизнь компьюторы, мобильные телефоны, бытовая техника. И, конечно же, образы спортивных и голливудских звезд: здесь, в Луанде, вы встретите не одного длинноногого юношу в шортах, кроссовках «Найк», майке с фирменным, (или поддельным) клише баскетбольного клуба «Чикаго Булс» – голове быка с рогами. На какую бы улицу Вы не свернули – через каждые двести метров стоят баскетбольные щиты с пятачком асфальта, или просто земли ( между домами, а то и рядом с тротуарами). Эти «пятачки» редко пустуют: то тут, то там в воздух взлетают юные «Джорданы», не мыслящие своей жизни без кассет с записями игр «НБА». Даже в самой бедной лачуге Вы найдете старенький цветной телевизор, где с экрана Вам будет улыбаться, и петь черная дива Джаннет Джексон.
«Португейш» – лицо столицы, ее язык, ее колониальное наследие, и, может быть не самое худшее прошлое. Добротные, красивые здания набережной и центра, виллы с крышами из красной черепицы, школы и банки, больницы и офисы, гостиницы – это живет и ныне. А вот устаревшая канализация, разрушенная система слива – заставляет воду стекать по улицам, нечистой воде выходить на поверхность, разнося по всему городу кишечные инфекции и создавая благоприятную среду для москитов – разносчиков малярии.
Социализм, как образ вчерашнего варианта лозунга: «Все для народа!», оставил на память серые безликие панельные дома, стыдливо занавешенные разноцветным бельем, российское торговое представительство, вынужденное сдавать пустующие комнаты в аренду лётчикам, ржавеющую военную технику «времён Очаковских и покоренья Крыма» и сами аэродромы, построенные ценой невиданных усилий: горячий асфальт(!) возился на самолетах ИЛ-76! Уникальная работа, стоящая баснословные деньги, в результате которой в стране появилась возможность построить новые и отремонтировать старые покрытия, способные принимать тяжелую транспортную технику.
Ангола – единственная страна Африки, (а может быть и мира!) выполняющая невиданный объем авиационных грузоперевозок устаревшим самолетным парком, собранным изо всех существующих ныне типов летающей техники. Преимущественное положение здесь занимают российские «аны», «илы», американские «боинги» всех мастей. Видели мы здесь на грунтовом аэродроме Нзажи и старенькую французскую «каравеллу», с реактивными двигателями. Ее экипаж – три чеха. Отец, сын и, по - моему, муж дочери этого же отца, эмигрировали во Францию, взяли самолет в аренду. При этом они умудрились зарегистрировать свой кормилец в Конго, где меньше строгостей и меньший налог.
Два самолета ангольской коммерческой авиакомпании «Элада» ежедневно перевозят восемьдесят тонн груза на аэродромы, поддерживающие жизнеобеспечение крупнейших алмазодобывающих предприятий. Авиакомпаний здесь как грибов в лесу после дождя, и, тем не менее, каждый год появляются новые. В международном аэропорту Луанда каждые тридцать секунд взлетает или садится самолет в светлое время, не прекращает свою работу аэропорт и в ночное время суток. Если кто-либо возьмется подсчитать количество груза перевозимого по воздуху в одной из отсталых стран мира – то цифра получится на порядок выше, чем скажем в России. Это можно объяснять отсутствием дорог, войной, но надо вглядеться в уникальный опыт использования стареющей техники, грунтовых аэродромов и тех усилий ангольцев, которые навели воздушные мосты на территории, вмещающей в себя всю Европу. Непрерывный грузопоток (включая морские перевозки) и столь интенсивное воздушное движение – могут многое сказать экономисту, изучающему движение других потоков – денежных. Эти потоки, чаще всего похожие на мутные воды полноводной «Кванзы»*, дают жизнь и новые надежды стране Ангола.
ЛУАНДА, ДЕКАБРЬ
Год здесь не важен, и кто был здесь – поймет это. Надеюсь и вы тоже, станете улавливать этот терпкий привкус смешения времён: одно несется по улицам в современном джипе с мобильником, другое словно застыв на месте, созерцает, как и сотни лет назад.
Когда Вы вот так, за одни сутки, из континента, покрытого белым покрывалом, из холода и стужи, попадаете в лето – это как раз и есть то из немногого, чем человек может гордиться. И первое, что следует сделать в подобном случае – поехать на пляж, окунуться в волны Атлантики.
Казакомерсиал – российское торгпредство – приютившее нас на рюа (улица) Броз Тито – расположено на обрыве: отсюда видна вся прибрежная часть Луанды; с правой стороны – морской порт с кранами, прямо перед нами – бухта, закрытая со стороны океана искусственной косой. Ближайшая зона отдыха, пляжи – на этой песчаной косе.
С удочками и пляжными принадлежностями мы усаживаемся в микроавтобус. Фернандо, старательно выкручивая баранку, везет нас по серпантину вниз, к набережной. Мы проезжаем большой универсам «Анголшип», затем торговый дом «Хадсона», российский офис «Аэрофлота» и мимо пивной «Риалта» едем уже по набережной с высокими пальмами. Перед нами, на высоком обрыве – старый португальский форт, с башнями на каменной стене, амбразурами и пушками, обращенными к океану. В узкой улочке перед въездом на косу останавливаемся и извлекаем на свет местные деньги – динеры, которые ангольцы называют «кванзами», по имени полноводной реки «Кванзы». Нам надо купить «ишка пара пешка» – черви для рыбалки. Мы стоим как раз напротив мелкого заливчика с илистым дном, где по колено в воде возятся мальчишки – добытчики червей. К нам уже бегут наперегонки человек пять торговцев свежевыловленного товара с баночками из обрезанных пластмассовых бутылок, наполненных длинными мохнатыми червями, похожими на ядовитых сороконожек. Вид у этих червяков устрашающий, цена тоже. Одна баночка стоит миллион «кванзей», или два доллара, но это как раз то, что обожает местная рыба.
Ребята увлеченно торгуются (иначе уважать не будут!), доказывая, что в баночке червей – «поку-поку», т.е. совсем мало, поэтому справедливо из двух порций сделать одну, что, в конечном счете, и происходит: с нами, бывалыми, этот фокус не пройдет! Среди семерых, три человека заядлые «пешкадоры», (рыбаки) один любитель с «вялотекущим синдромом», остальные предпочитают горячий песок и волны.
Коса тянется на несколько километров. Дикие пляжи с футбольными воротами, обтянутыми старыми рыболовными сетями. Дальше, напротив ресторанов и кафэшек – цивильные пляжи с лежаками и зонтиками. Позади остаётся многоэтажный отель «Панорама» - отсюда прекрасный вид на прибрежную часть Луанды, особенно впечатляет ночная картина залива с огнями на кораблях и россыпью городских огней на высоких берегах, отраженных спокойной водой бухты. Жилой квартал бедноты, каким-то чудом уцелевший среди роскошных иностранных ресторанов и небольших гостиниц, и, по обе стороны дороги – бесчисленные павильоны, бары, под пальмами и вечно зелеными, могучими деревьями, дающими спасение от солнца. Мы едем в самый конец косы; здесь, возле кафе «Барракуда» застолбили свое место русскоговорящие летчики.
Немилосердное солнце, горячий песок, первое свидание с океаном. в декабре! Как это, наверное, необходимо человеку – оказаться в ином мире. Это, как поменять кожу; все ощущения, и всё, что связано с устойчиво сложившимся.
Паша, наш радист, низкорослый крепыш, с неувядающим чувством юмора, достал свою кинокамеру, снимает крупных дядек, резвящихся в волнах. Вечером, при просмотре фильма, он назовет своих «киногероев» из нашего экипажа «однобокими культтуристами», у которых приоритет в развитии получает только одна мышца, выступающая за естественные формы силуэта – этот, как он выразился, комок нервов, нажитый в борьбе за лучшую жизнь. Кстати, живот по португальски – «барыга», очень знакомое для нас слово.
В обычные дни пляжи пусты, в выходные дни и праздники сюда едут на отдых столичные жители на дорогих и подержанных авто, за рулем можно увидеть много женщин, иногда совсем юных, на спортивных машинах, стоящих бешеные деньги. Из белых сюда наезжают «португалы» (португальцы), бывают японцы и корейцы. Здешние пляжи – царство торговцев мелочью. Мальчишки и девчонки разносят поджаренные орешки, жвачку, сигареты, сувениры. Могут стоять долго, настойчиво предлагая свой товар, пока не лопнет терпение, и не попросишь уйти. За день проходят караваны маленьких упорных торговцев, назойливых как муха це-це, и, если хочешь отдохнуть от попрошаек, приходится устраиваться на платный пляж, куда вход им запрещён. Приходят и юные особы, предлагая себя вместо товара.
Обычно – просят закурить, несколько слов на русском, (как правило: «Как дела?») и, если почувствуют благоприятную обстановку, садятся рядом, продолжая упражняться на смеси русского и английского. В конце – концов, просят покормить, демонстрируя свои прелести. Фуки-фуки рапидо-рапидо (любовь быстро – быстро) – стоит тут десять – пятнадцать долларов. На подобные контакты мало кто отваживается, но сами разговоры и торг, достаточно любопытны по своему языковому винегрету. Португальско – русско – английский слэнг после длительных упражнений становился мостиком для общения с местным населением.
С этого дня все свое свободное время мы будем проводить здесь, и, поверьте, для человека, попавшего сюда из европейских широт, каждый день приносит открытие, маленькие, и большие – смотря как к нему относиться.
Неизвестно откуда перед нашим лежбищем на песке возникают три худеньких ангольца средних лет (от тридцати до сорока, возраст тут не поддается определению) Мы с изумлением рассматриваем мини-оркестр. Около десятка африканских барабанов разных размеров собраны в органичную конструкцию, легко носимую на ремне; в руках бородатого – банджо, у третьего – две погремушки.
«Амиго! Бон диа! Как дела?» – услышали мы традиционное, и хрипловатый голос уже пел рядом с нами под дробь барабана и мелодичную вибрацию струн. Закончив песню, бородатый попросил пива. Разве можно отказать в таких случаях? Через пару минут официантка уже несла охлажденные баночки на подносе. Концерт продолжался с еще большим энтузиазмом, вокруг нас собралась толпа; все танцевали и хлопали в ладоши, пришлось и нам изображать телодвижения, чем привели ангольцев в восторг. Через полчаса это совместное веселье нам показалось разорительным и мы не нашли ничего лучше, как сбежать в волны океана.
Оркестр распался, толпа разошлась, только один барабанщик остался на виду: он перетащил свой агрегат на бетонные чушки волнореза и, пристроившись там, обнял барабан своим телом. Далеко над пляжами неслась ритмичная дробь – словно одухотворенное существо рождало эти звуки, похожие на песню гигантской тропической цикады. Голос высушенной, туго натянутой кожи, будто устав, медленно затихал, затем неожиданно возобновлялся стремительным, как обвал, грохотом. Медленно крадущиеся шаги – прыжок – погоня – бешеный ритм сердец. охотника и жертвы.. Так продолжалось около двух часов, с перерывами. Никто не приносил деньги музыканту, он делал это для себя, да может быть для тех мальчишек, что вытанцовывали на песке.
Малиновый диск солнца подкатывал к океану. Пора сворачиваться: этот момент, когда светило, за какие-то десяток минут, ныряет в водную поверхность, предпочтительнее встречать за столиком, с прохладной кружкой «сервежи» (пива) в руках.
Бывают дни, когда ничего значительного не происходит. Но вдруг, в какой-то момент Вы начинаете понимать: ничего подобного уже не повторится. Никогда больше Вам не услышать звуки барабана под пальмами, никогда как сейчас не провожать это солнце, исчезающее на глазах в океане. Наверное, что-то происходит в нас, что позволяет в одни времена видеть «нечто», в другие – мы ничего не замечаем.
Неотразимая картина мира, никогда нами до конца не осознанная, но пережитая как что-то, не передаваемое на слух – прячется глубоко в нас, и остается в нас навсегда, как волнующий знак таинства жизни.
А может, (на самом деле!) суть происходящего в холодном глотке пива, и это «Джон-ячменное-зерно» стучится в мою кровь, будоража ее и заставляя надеяться, что мы, частица всей этой картины, способны чувствовать то, откуда пришли?
Думаю, читателю не очень повредит попытка подобного восприятия природы, и здесь вовсе не обязательно, чтобы картина была насыщена экзотикой. Каждый из вас когда-нибудь провожал солнце, и каждому приходило на ум выпить в этот момент кружечку пива, поразмышлять о тайнах мироздания. А если у вас найдется к этой кружке подсоленные, жаренные в остром соусе кусочки каракатицы, одетые на зубочистки, вы – счастливый человек! Ничего нет вкуснее к пиву.
Василий, командир корабля и мой бывший сослуживец, человек внушительной комплекции, обладатель солидного живота и «сябровских» пшеничных усов, толкает меня в бок:
– Старик, ты будто кружку виски дотянул, а не пива. Больно вид довольный!
– «Вискарей», как всегда, тянет на виски! – парировал я, намекая на позывной радиостанции дружественного экипажа.*
Василий, словно вспомнив о чем-то, достал из кармана радиостанцию: «Фернандо, Фернандо.ответь «Виски» Меж тем смеркалось, водитель наш где-то запропастился, не отвечал на призывы. «Мотается по девочкам! Приедет, скажет батарея у станции села» – подвел итог Вася. Так оно и вышло. Зато нам довелось полюбоваться ночной Луандой, с ее неоном, мерцающим по крутым берегам и в зеркале залива.
* * *
В один из свободных дней, в феврале месяце, когда солнце в этих широтах не дает тени,* мы расположились возле брошенного мини – отеля «Барракуда». Кафе с таким же названием – в двадцати шагах; с левой стороны, к югу за волнорезом – дикий пляж. Здесь, совсем рядом с нами, бродят стаи «генералов» песчаных карьеров. Они оборваны, худы, их кожа покрыта ссадинами и незаживающими язвами. Живут они в лучших случаях в кварталах бедноты, в лачугах, а, как правило – на диких пляжах, под открытым небом. Прыгая по камням волнореза, к нам приближалась фигурка беглеца, за которым бежали три преследователя. Они свалили его в песок и принялись жестоко избивать. Как только попавший в беду парень пытался подняться, самый крепкий подпрыгивал в воздух и, сделав «ножницы», пяткой бил в голову. Задубевшая на горячем песке пятка – оружие куда более мощное, чем кулак этих худосочных, вечно голодных созданий; по лицу мальчишки стекает кровавая юшка, он уже вряд ли может подняться.
Сегодня праздник, на пляже негде яблоку упасть. Расположились целыми семействами, мини-холодильники – пластмассовые коробки, нагруженные пивом, вином вперемешку со льдом – у каждой компании. Горы снеди разложены на раскладных столиках, или прямо на покрывалах. Пробежав чуть ли не по этим импровизированным столам, четыре пары ног продолжали яростно раскидывать вокруг себя песок – никто из присутствующих даже не пытался подойти.
Нам запрещено вмешиваться в местные конфликты, но мы не выдерживаем, поднимаемся, чтобы прекратить избиение. Нас опережает шайка оборвышей, выскочивших со стороны дороги. С криками нападающие обрушиваются на обидчиков, и уже те спасаются бегством на дикий пляж, под защиту своей стаи. Пострадавшего поднимают и несут в тень, под бетонный фундамент «Барракуды», бережно укладывают, омывают лицо водой из целлофанового пакета. Покрикивая, руководит мальчишками крепенькая девчонка, лет пятнадцати, с высокой развитой не по годам грудью и характерным для африканцев тазом, сдвинутым назад, образующим изогнутую линию, переходящую в крепкие плечи с мускулистыми руками.
Смотри, атаманша! – толкает меня Володя. – Был случай скинула с себя все и купалась голой. У наших летчиков челюсти отпали. Пока глазели, вся одежда пропала. Ехали домой в плавках.
Этих пляжных пираний, конечно же, интересует не столько одежда, сколько содержимое карманов. Однако уроки в том, что сюжеты на песчаной сцене не повторяются – эти худенькие подростки не устают преподавать взрослым дядям.
Мир и тишина не надолго установились на пляже. Появляется продавец попкорна с большой сумкой и двумя крепкими подростками – телохранителями. Они хранят вовсе не тело, но товар и выручку. Показывая на коробку с сушеным картофелем в руках у «атаманши», продавец, видимо, обвиняет ее ребят в краже и требует деньги. Громко крича, юная предводительница как пантера набрасывается на обвинителя и бьет его в лицо, не обращая внимания на личную охрану торговца. Охранники пасуют, видно авторитет молодой особы бесспорный. Словесная дуэль с криками, жестикуляцией продолжается, несколько наших матерных слов, выразительных и емких, звучат как нечто совсем неожиданное: да, бескорыстная дружба наших стран не прошла бесследно! Мы уже решили переместиться на другой пляж, как гвалт внезапно стих. Пляжные «термиты» быстро растворились в камнях возле волнореза. Через пару минут из-за стены «Барракуды» появились два полицейских с автоматами. Ничего не скажешь, разведка у маленьких воришек работает безукоризненно!
В этот раз, купаясь по очереди, мы сохранили свою одежду, чего не скажешь о двух пермских экипажах, где несколько рубашек исчезли: говорят, что достаточно мгновения, когда, повинуясь инстинкту, все головы разом поворачиваются в сторону экстраординарного события. Важно организовать это событие! Когда мы уезжали, на стоянке автомобилей мне попался на глаза парень, которого избивали. Странно, но на его лице я не увидел не единой царапины! Неужели это был розыгрыш? Если это так, то сценарий – блестящий, артистизм – врожденный! Я подумал о том, что голод делает людей невероятно талантливыми.
Этим вечером Володя Коноплев ведет меня в отель «Тропикал». Отсюда проще всего позвонить домой, хотя и дороже, чем по карточке с автомата «Телеком»: одна минута стоит пять долларов. Володя – штурман, он не пьет спиртного, зато много курит. Длинные до плеч густые черные волосы, борода закрывающая верхнюю часть груди, потемневшее на солнце русское лицо – делают его похожим на монаха отшельника, и только серые, постоянно искрящиеся смехом глаза, да то, как он откидывает назад шевелюру , подставляя лицо ветру, выдают в нем постоянную тягу к переменам, к скитаниям. В каких только широтах не приходилось ему летать, да и здесь, в Анголе, он уже в третий раз.
Мы идем по нашей рюа Броз Тито, мимо кафе «Нокал», места, где постоянно проводят время ( накаляются!) русские летчики. Здесь два биллиардных стола, телевизор, еда, любые напитки, вкусное мороженное. На обратном пути мы зайдем сюда, и, если не будет настроения играть в биллиард, выпьем по стакану натурального сока манго со льдом. Наши земляки ходят в «Нокал» погонять шары, обычно берут при этом «даблы» (двойные порции) джина с тоником: джин подается здесь в высоких стаканах тонкого стекла, со льдом, долькой лимона, а горький тоник уже добавляешь сам. Эти порции не только охлаждают тело, но и греют азарт игры; проигравший оплачивает время и должен угостить следующим «даблом». Чернокожие «Наоми», (как правило все с хорошими фигурами, поэтому всех без разбора поминают именем известной модели) разносят свои подносы с улыбками, они не любят тех, кто долго считает сдачи. «Кванза» струится здесь, как прибрежные ручейки, впадающие в полноводную реку. Обычно посетителей тут больше, чем в соседнем кафе в двух шагах, где за дорогой интерьер и платить приходиться соответственно.
После освещенной улицы, где на перекрестке женщины торгуют всякой всячиной, мы попадаем в темень: очень характерно для Луанды – или море огней, или не единого фонаря в центре города. Дорогу нам подсвечивают проходящие машины. Шлёп – шлёп.– слышу я и оборачиваюсь: в семи шагах по асфальту отстукивает сандалиями чёрненький малец–козявка, от горшка два вершка. Свет фар выхватывает рваные шорты – единственную одежонку на худеньком тельце, да сверкнувшие белки глазенок. Мы продолжаем разговаривать с Володей. Он инструктирует меня, как вести себя при входе в отель: «Там дежурят у дверей «Наоми» с фигурами – хоть сейчас на подиум. они здороваются с тобой, как со старым амиго*, улыбаются, просят закурить. Если ты ответишь, не дай бог остановишься, начнут хватать за руки, будут доставать, пока не откупишься. Оттолкнешь – может неожиданно свалиться, изобразить падение – появится полицейский, ее дружок, сдерет с тебя как с нарушителя общественного порядка.»
Шлёп–шлёп. Слышится сзади, и – моя правая рука дергается; на запястье остается тоненький ремешок от «организатора» – документы и деньги уплывают в чернильную темноту со скоростью удаляющихся шлепков: шлёп-шлёп. Неожиданно для себя самого, я делаю прыжок в сторону убегающего и ору, что есть мочи: «Сто-я-я-я-ть!» Реакция мальчугана оказалась адекватной: я не увидел, но почувствовал – что-то свалилось мне под ноги; это оказалась моя пропажа, выброшенная от страха быть пойманным. И для мальчугана и для меня совместный опыт – уже вчерашняя история: никогда уже я не буду ходить по улицам Луанды беспечно размахивая портмоне на тонком ремешке; никогда мальчуган, отправляясь на охоту, не оденет сандалий, болтающихся на ноге – нет ничего лучше для этих целей кроссовок, и, окажись они на ноге этой отважной козявки, я остался бы без пилотского свидетельства и двух сотен долларов.
Буквально на следующий день, в совершенно известном направлении, от меня «ушла» моя любимая кремовая рубашка с накладными карманами и пятьюдесятью «баксами», на пляже, возле волнореза, на давно облюбованном нами месте. Самое интересное – я вижу похитителей рядом со мной, в шагах пятнадцати: они пьют самое дорогое здесь пиво в бутылочках, смотрят на меня и издевательски смеются.
Вообще-то, я не сразу понял что, собственно, их развеселило во мне – просто смотрел и удивлялся на какие деньги эти оборвыши купили целый ящик пива? Вот такая динамика – сначала удивляюсь, потом обнаруживаю, что нет рубашки, потом напрягаю мозги, силясь понять: каким образом? Купаться ходили по очереди, играли в волейбол с ООНовскими солдатами тоже не все сразу. Минут пятнадцать я дремал, положив рубашку и шорты под голову. На таком солнце особенно не уснешь, вытащить рубашку из-под головы – полный абсурд! Проходил мимо корешок из этой веселой компании. Я видел его розовые пятки в непосредственной близости от нашего лежбища. Ну и что? Мое ухо покоилось на мягкой ткани пропажи. Просто мистика!
Чего суетишься? – спросил меня наш механик Алексей.
Вы давно пришли? – ответил я вопросом на вопрос.
Минут пять.
Значит, один я находился около десяти минут. Стайка «генералов» на камнях волнореза оживленно болтали, смеясь, продолжали поглощать «Туборг»,* показывая пальцами в нашу сторону. Вскоре, видя мою возню и безуспешные попытки отыскать рубашку, они перешли на хохот: подростки быстро хмелеют от пива. Подошел штурман, Анатолий:
– Что за спектакль? – удивился он оживлению за камнями.
– Платный. Решил угостить голодающих детей Анголы. И вот теперь думаю, почему вместо еды они набрали пива?
– Я бы тоже так поступил! – резюмировал Толя.– Пора и нам освежиться.
Несколько дней меня мучил вопрос. Каким образом, можно вытащить рубашку из-под головы трезвого человека? Просветил один «почетный гражданин Анголы», с короткими перерывами работающий здесь около десяти лет: «Старик, все очень просто. Ты не мог лежать десять минут под горячим солнцем не поднимая головы, чтобы перевернутся. Этих секунд достаточно. У него на бамбуковой тросточке заостренный проволочный гарпун, слабо прикрепленный к самому кончику. Проходя мимо, он втыкает его в торчащий из-под головы кусок ткани одним легким движением. Тонкая леска тянется к камням, затем другие пятки следом утапливают ее в песок, чтобы кто-нибудь не зацепил. За камнями терпеливо ждут, пока ты оторвешь свое ухо. Это одна из разновидностей национальной рыбалки. Нет, брат, тут дремать нельзя! Выставишь локоток из машины, когда она остановилась на перекрестке – и ты без часов. У меня в магазине на рубашке карман оторвали, правда, там одни «кванзы» были.»
Можете смеяться, но мне как-то полегчало, когда в истории с пропажей все стало на свои места.
* * *
Мы с Володей стоим на лоджии третьего этажа «Казакомерсиал». Штурман, как всегда, с сигаретой, прохаживается вдоль металлической сетки, отделяющей нас от одноэтажной Луанды, ее португальского прошлого и настоящего. Наше внимание привлекла обезьянка: сбежала от хозяина, скачет по крышам пристроек во дворе виллы. Неожиданно она цепляется металлической цепочкой за какую-то щель и, выделывая кульбиты вокруг собственной задницы, тщетно пытается освободиться – все ее движения только укорачивают длину поводка.
Володя глубоко затягивается, щурит глаза, улыбается: «Это не тот случай, с лягушкой, которая, попав в молоко, отчаянно болтала лапками. Ей, в самый раз – остановиться, подумать. Может надо к началу веревочки? Так недолго и задушиться. Наглядная схема – получил свободу – потерял жизнь!»
На крыше соседней виллы лазят раздетые по пояс ангольцы. Они усердно моют потемневшую от времени черепицу щётками, используя какое-то моющее средство: пена в большом количестве стекает на землю. Запущенную виллу уже давно восстанавливают около десятка рабочих. И мраморные ступеньки у входа, и великолепные двери красного дерева может позволить себе далеко не рядовой гражданин республики.
– Первый раз вижу, чтобы мыли столетнюю черепицу! Зачем?
Готовят к покраске. И я тоже долго думал. Зачем красить обожженную глину? В Бельгии видел черепицу, которой четыреста. К ней никто ни разу за это время не прикоснулся! Скорее всего, мода иметь красные крыши завезли сюда вместе с метало–черепицей. Я дом построил себе, в Заславле*. Вернемся, приезжай в гости.
– Володя, обязательно соберемся под крышей дома твоего! Смотри! Кажется, мартышке повезло!
На крышу пристройки забирался мальчуган; наверное, услышал верещанье беглянки. Крыша накалилась на солнце и долго просидеть в этом пекле она вряд бы смогла. Встреча прошла в обоюдной радости: обезьянка была довольна, что её высвободили из свободы, которую она себе организовала.
Володя докуривает сигарету, и без видимой связи с сюжетами на крыше, спрашивает меня:
– А как тебе нравятся эти бушменские племена, которые силком затащило в двадцать первый век белое меньшинство в ЮАР? Пожинают плоды цивилизации, организованной пришельцами?
– Говорят, там проблем – выше крыши. Но для всех нашлась работа. Вся беда в том, что многие не хотят вкалывать, в знойной Африке. Щедрое солнце упрощает жизнь с одной стороны, с другой – отнимает волю к движениям.
Через месяц мы окажемся в ЮАР, и мне воочию придется убедиться в основательности англичан и голландцев. В отличие от процветающего юга Африки, все франко говорящие колонии бедны и разорены. Кажется, французы склонны брать то, что лежит на поверхности, сегодня. Я знал, что мы продолжим наш разговор с Володей в Минске, и никак не мог предположить что это последняя наша беседа. Мы готовились к проводам дружественного экипажа. Завтра они улетают домой, в Минск. Сегодня вечером мы нажарим свежевыловленной рыбы, накроем здесь, на лоджии стол, на котором днем играем в теннис, и проводим ребят, как положено.
Застолье оканчивается далеко за полночь. Гвоздем программы оказалась тушённая в кастрюле каракатица, приготовленная Володей в каком-то особенном соусе. К вечеру следующего дня у него поднялась температура под сорок градусов. Вылет отменять невозможно и мы провожали ночью ребят с тяжелым чувством: лететь им около девяти часов с промежуточной посадкой, а штурмана просто трясло.
Ночью мы помогли снести их вещи к автобусу, обнялись на прощанье: полгода работы, какими бы они не казались долгими, для них закончились – счастливого пути, «вискари»!
* * *
Человек в одиночестве приходит в этот мир и в одиночестве уходит.
Всю сознательную жизнь мы бежим от одиночества, и даже в кровном родстве мы не всегда обретаем мир. Часто ли мы можем признаться себе в том, что блуждаем среди своих привязанностей, симпатий, антипатий и так хочется, чтобы нас кто-то понял, простил, обогрел и дал новую надежду?
Ничто не связывает людей сильнее, чем их одиночество.
Я проводил в мир иной человека может быть более одинокого чем все мы – у него пока не было семьи.
Какие нити связывали нас с Володей, почему он тянулся ко мне и был интересен для меня? Может быть, я, не подозревая об этом, ответил на многие его вопросы или невольно чем-то подтвердил правильность его выбора?
Володи нет уже больше, но я знаю, что он и дальше будет сопровождать меня в моём пути, будет незримо присутствовать рядом, как недосказанность, не давшая высветить самое главное, как незавершенность большого, по-настоящему крепкого дела души широкой, жадной до жизни.
* * *
Мы вернулись из Луанды в холодный дождливый июль, и мне было приятно увидеть Володю вновь. Он состриг бороду, укоротил длинные волосы и стал похож на юношу, которого повсюду преследует успех.
Володя только что возвратился из рейса в Англию, глаза его светились:
– Пошел глянуть пилотажные самолеты на стоянке. Представляешь, около одного из них — молодая деваха, инструктор. Я ей: “Хау ду ю ду!”, разговорились. Она, оказывается, пришла на полеты. Спрашиваю, ради шутки: “Можно полетать с вами?” Улыбается, “плиз”, — отвечает. Пока грузили наш самолет, тридцать минут в зоне крутились.Уже на земле она мне: “Это невозможно, нельзя делать подобное на этой машине.”
В Луанде Володя знал всех местных летчиков-ангольцев или, как там говорят, анголан, поддерживал с ними дружбу, и как только выпадала возможность, бежал к ним на полеты. Потом делился впечатлениями. За месяц отпуска он сдал экзамены за курс пилотов авиашколы в Литве и получил их сертификат на право управления легкомоторными самолетами.
– Итак, тебя можно поздравить? Как-никак не всякому штурману удастся стать пилотом, — комментировал я, узнав об этой новости. И довольная мальчишеская улыбка — погоди, то ли еще будет!
Он рассказал мне, что уже давно отослал документы в американский авиаколледж, дающий право летать и наниматься на работу на всех континентах, и вот теперь ему пришел вызов. Одна помеха - не хватает “баксов”. “Сколько же это стоит?” - поинтересовался я. “Не спрашивай, — эту цифру не хочется говорить вслух”. – отмахнулся Володя.
“Может, поищем спонсоров?” — не сдавался я, доподлинно зная, что он помогал найти деньги для одного молодого пилота.
“Я сам себе спонсор. Ещё одна поездка в Луанду — и я на коне. Не хочется ходить с протянутой рукой”, - ответил Володя со своей неизменной улыбкой. Он приглашал меня к себе в гости, а я все откладывал: надо было сдать кучу бумаг, чтобы отчитаться за работу.
Наши длинные разговоры с ним там, в Луанде, на огороженной сеткой лоджии, должны были иметь продолжение; и мне очень хотелось хоть краешком глаза глянуть на дом, построенный его собственными руками здесь, в Минске. Он говорил мне: “Вот, построил дом, посадил деревья. Нет только пока жены и сына.” Здесь, на третьем этаже “Казакомерсиал”, на лоджии, где стояли теннисный стол, два кресла, сушилось белье, экипажи собирались покурить, посмотреть через сетку вниз на дворик бывшей португальской виллы, где жило большое ангольское семейство.
Чисто прибранный дворик подметался каждый день одной из двух девчушек-анголок (вероятно, сестер). Сюда, под пальмы, с раннего утра выходила пышная матрона, их мать. Она ходила босиком по земляному полу, задубевшему на солнце, зачастую голая по пояс, демонстрируя нам груди, свисающие до живота. Обычная процедура – длительная чистка зубов палкой (около 30-40 сантиметров), размочаленной на конце. Говорят, что у ангольцев потому такие белые зубы, что они редко пользуются пастой. Название целебного дерева, где-то записанное мной, утеряно.
В отличие от традиционной сушки белья, там, внизу, оно расстилалось на круглых чистых камнях: нагретые на солнце, они были своеобразной скоростной сушилкой. На веревке, то же бельё из-за влажного воздуха сохло долго. Картинки мира иного дополнял черный поросенок с длинными волосами, валяющийся там, где находил удобным. Куры же, находили удобным прогуливаться по поросенку, отыскивая в его шкуре особо вкусных паразитов. Мы удивлялись этой гармонии – приходило на ум, что не всегда раздор и войны правят миром, и что мирному добрососедству стоило бы поучиться у этих животных.
Дружеский экипаж собирался домой, и здесь, на лоджии, я подарил Володе свою книгу с дарственной надписью и пожеланиями удач. Мог ли я предполагать, что его судьба станет похожей на судьбу моего книжного героя? Они погибнут двадцать шестого августа, ранним утром, недалеко от Луанды.
Я так и не успел съездить к Володе в гости. Первого августа экипаж Антонышева ушёл в Анголу на нашем самолёте, и у Володи это была третья командировка в Анголу. Все они и теперь в моей памяти такие, какими я их помню.
Сергей Антонышев - начинающая лысеть голова с широким лбом, ясными глазами; сдержанная, знающая себе цену улыбка. Скрупулезный, любящий вникать во все ум, не знающий мелочей в летном деле. Командир воздушного судна с не одной тысячей часов в воздухе. С его отцом, Николаем Ивановичем Антонышевым, офицером и человеком с большой буквы, я служил в Кабуле в 82-м году.
Игорь Мещеряков - скромняга, над которым любили подшутить, на что он никогда не обижался. Второй пилот не расставался с инструкцией экипажу. Жена и сын - остров, где его понимали и принимали таким, каким он был всегда: спокойным, застенчивым. Вечно не вылазил из-под старенького расхристанного “Форда”, мечтал купить “Ауди” помоложе.
С Сашей Беречкиным, радистом, фигурой, казалось, скроенной для волейбола, мы ходили вместе в спортзал. Отличался независимостью характера, не признавал авторитетов.
Толя Гайчук - бортинженер и хозяин в самолете, дело свое знал. Мне приходилось часто летать с ним, на него всегда можно было положиться.
Я прошел вместе с этими ребятами марафонскую дистанцию по преодолению курса английского языка. Не скрою, временами мы падали, но дошли до финиша: толстенный том специфических терминов и фраз радиообмена нужно было знать назубок. Это был один трехмесячный кошмарный сон, в конце которого ты начинаешь непроизвольно выплевывать изо рта целые предложения. “.МЕЙБИ ОНЛИ ЭКВИПМЕНТ ФЭЛИА, БАТ НЭВА ЗЕ ЛЕСС. КИП ГРАУНД СТАФФ ОН РЕДИ.” (Может быть, это только отказ приборного оборудования, однако держите наземную команду в готовности)
Профессионалы, которые не могли представить себя без полётов, знали, что без английского языка им нет места в новом для них качестве. Эти парни знали, что такое работа, которую любишь; перед ними открывался новый мир, неповторимый и незнакомый, зачастую враждебный, как на иных планетах. Здесь, как в калейдоскопе, чередовались картинки далеких стран, тропических закатов и восходов.
Наша память, как фильтр тонкой очистки, оставляет внутри себя всякие примеси, и уже имея перед собой очищенную временем действительность, заставляет видеть главное, ради чего и на что человек положил свои силы. Просохнет пролитый пот, уйдут деньги, что же останется?
Память сохранит почти марсианские картинки-видения над Суданом и Египтом, дельту Нила - жилой оазис, поражающий воображение, огни Каира и Йоханнесбурга, разрушенный Браззавиль и красного цвета африканскую землю с зелеными холмами и высокими плато, бутылку шампанского над экватором, и, наконец, право ответить африканцу, встречающему ваш самолет на стоянке: “Акуна матата!” - если он спрашивает вас на английском: “Как дела?” И это не так мало, как кажется.
* * *
Уже в который раз мы поднимаемся среди ночи, чтобы пройти мимо охранника с автоматом возле металлической решетки ворот “Казакомерсиал” (Российское торгпредство), сесть в микроавтобус и нестись по ночным улицам Луанды в аэропорт.
Наш водитель Фернандо - пятидесятилетний анголец с довольно тонкими чертами лица, пробивающейся бородкой из странной кучерявой растительности - всегда улыбается. Его улыбка видна даже ночью, и после традиционного “Бон диа!”, прежде чем запустить машину, включает магнитофон: ритмичные звуки самбы постепенно возвращают нас из сна в эту действительность, которая зовется Анголой.
Ночью столица преображается. Словно грациозная анголка, она надевает на себя ожерелье из неона; не беда, что ноги грязны и босы, ведь в ночное время мусор на улицах не так заметен. Те, кто бывали в Луанде во времена колониальной зависимости (до 75-го года) свидетельствуют: город был чистенький, умытый, здания и виллы, построенные под руководством португальских мореплавателей и виноделов, теперь занимает местная знать — чиновники разных калибров, торговцы и предприниматели, вышедшие опять же из чиновников. Мы разглядываем пустынные улицы, поражаясь страсти ангольцев к иллюминации: каждая вилла, ее дворик, забор подсвечены самыми разнообразными способами, всеми цветами радуги. Пальмы и банановые деревья под столетними крышами красной черепицы дополняют экзотику.
Наверное, бедлам правит бал в умах человеческих: здесь, в далекой африканской стране мы выезжаем с “рюа” (улицы) Броз Тито, проносимся мимо старого португальского католического кладбища, затем пересекаем улицу Ким Ир Сена. А может, в этом кажущемся бедламе и скрыта какая-то закономерная связь времен, народов и их устоев? Все смешалось в этом африканском доме и в тигле человеческих судеб плавится новая, непохожая ни на какие другие судьба свободной Республики Ангола.
Почти четыре столетия под португальцами, затем с 1961 года война за независимость, в 1974 году падение фашистской диктатуры в Португалии и собственная независимость с 75-го года, которую снова пришлось защищать. Здесь не обошлось без парадоксов истории, ее крутых виражей.
Пятнадцать лет законное правительство Душ Сантуша сражалось с лидером УНИТЫ Жонасом Савимби, которому помогали ЮАР и ее наемники. Бен Барлоу - самый именитый наемник во всей Африке - воевал на стороне УНИТЫ. Потом совершенно неожиданно заключил контракт с правительством Анголы и стал сражаться с мятежниками. Бен Барлоу, этот “белый человек” и глава фирмы “Эффективное исполнение”, с удовольствием говорит с корреспондентами о новейших методах ведения войны: “15 лет они проторчали в Анголе и ни черта не добились, - утверждает Барлоу, имея в виду военную элиту ЮАР. - В 1993 году, когда пришли мы, правительство Анголы контролировало 20% территории, а при подписании мирного договора с УНИТОЙ - уже 75”.
Думаю, что договор с Советским Союзом и Кубой и тот поток оружия в Анголу, который хлынул через океан и теперь ненужным металлоломом ржавеет почти на каждом аэродроме, сыграли, как и перемены в самой ЮАР, не последнюю роль. Тем не менее, сохранилась часть территории, которую контролировал лидер УНИТА Савимби, и время от времени не только грозился возобновить военные действия, но и кое-что предпринимал в этом плане. Похожие на частные, акции со стороны УНИТЫ - трудно доказуемы, а значит, можно грабить слабо контролируемую территорию, делая ссылки на бандитизм, хотя и его тоже хватает.
“Это Ангола!” - многозначительно сказал знакомый нам Перейра в “Пятнадцатилетнем капитане”.
Страна черного дерева, дешевых рабов, какой она была когда-то и о которой теперь напоминает лишь “Эшкребатура” - музей рабства, стоящий на берегу океана. (Население Анголы уменьшилось с 12 миллионов больше чем наполовину.) Живой товар вывозился в страны Нового Света, но, несмотря на тяжелый подневольный труд и лишения, черный народ сумел сохранить свои традиции, культуру, создал собственный музыкальный стиль, пользующийся популярностью во всем мире. Об этом нам не устает напоминать молодежь, собирающаяся напротив, на крыше здания каждую субботу. С 12 часов ночи и до утра они танцуют под бешеные ритмы самбы, исторгаемые сверхмощной аппаратурой, и, к нашему удивлению, особой популярностью пользуется здесь португальская народная песня, с русским припевом: “Мальчик хочет в Тамбов. Чики-чики-чики-та.”) Ангольцы почти всю танцевальную музыку называют “бразильянос”, и когда спрашиваешь: “Разве не ваши предки изобрели эти звуки?” - они не понимают, о чем это я.
За несколько сотен метров до здания международного аэропорта мы сворачиваем налево, делая своеобразный круг почета (здесь круговое движение) напротив бюста президента Анголы, и въезжаем в проезд, ведущий к аэровокзалу местных воздушных пиний. Здесь, рядом с хибарами, сделанными из местной глины (которой заполняют формы и затем высушивают на солнце - получается прочный и дешевый строительный материал) не спит местный народ. На лотках, среди луж и мусора выставлен всяческий товар, подсвеченный фитилями, торчащими из бутылок с керосином. Здесь есть все: от пива, «газозы»(газированная вода), виски - до стирального порошка, мыла и пасты. Часть народа спит, прислонившись к стенкам, часть бодрствует, пьет пиво и доедает запоздалый ужин. Слышны музыка, смех, разговоры.
Напротив этого стихийного базара, освещенного десятками чадящих светляков, -стена, отгораживающая аэродромные постройки, ангары с самолетами. К этой стенке, за которой уже охраняемая зона, от лачуг сносится мусор; время от времени сюда приходит бульдозер и закапывает кучи оранжево-красной землей.
Фернандо, знающий здесь каждую кочку, одной рукой крутит баранку, другой держит радиостанцию, прислонив ее к губам:
– Операсьон, операсьон. Майки-треш, Майки-треш. триполосау. сало-де-эмбарго. (Диспетчер, диспетчер. Майк-три, Майк-три. экипаж в зале ожидания.)
Ходить пешком по аэродрому запрещено, в том числе и лицам летного экипажа. К самолету нас доставит другой автобус, имеющий допуск на поездки по стоянкам и к местам парковки.
Аэровокзал, несмотря на ночь, переполнен. Много женщин с детьми. Большинство из них в брюках или джинсах, немыслимо тесных, обтягивающих все их достоинства. Крупные матроны, или как говорят здесь “мульта”, что означает превосходную степень, в данном случае - “очень”, не отказываются от тесных брюк, они не считают крупное тело недостатком фигуры - наоборот. Традиционные национальные одежды - куски пестрых тканей, обернутых вокруг тела, на манер индийского сари; таким же куском может быть завернута голова, образуя своеобразный тюрбан.
И уж, конечно, женские прически! У стоящих рядом десяти женщин вы не найдете двух одинаковых причесок. Наиболее ошеломляющие - собранные по всей голове пучки, торчащие во все стороны и похожие на антенны - летчики зовут их джи-пи-эсками (прибор, позволяющий ориентироваться в пространственном положении и выводить самолет в заданную точку). Выстриженные бороздки (или выбритые?) квадратами, ромбами, полосами, торчащие шипы с вплетенными цветными лентами, сотни мелких косичек, заплетенных всевозможными способами. В общем, для анголок голова - своеобразный огород, где можно соперничать с подругами до бесконечности.
Было бы время и фотоаппарат - можно коллекционировать все это и организовать выставку. Но нет ни того, ни другого, и надо пробиваться к выходу. Кажется, усталость не берет этих людей и ночью: суетливые движения, улыбки, жестикуляция, болтовня. Если ангольцы принимаются говорить друг с другом - окружающих для них не существует. Они могут остановиться на проходе в двери, на дороге, проезжей части и пока не оттеснишь плечом или не толкнешь бампером машины в задницу, они будут болтать, позабыв обо всем на свете.
Наверное, это своеобразная компенсация за детский период жизни. Дети в Анголе - самые молчаливые на свете. Они никогда не кричат, да, кажется, и не плачут. Этот феномен удивителен. В семьях много детей рождается и много умирает. Старшие приглядывают за младшими, и если у родителей нет возможности прокормить ораву - ребятишки отправляются на улицу добывать пропитание. Стайками они бегают по рынкам и свалкам, выискивая способы подработать или чем-нибудь разжиться. Маленькие, те, что привязаны к материнской спине куском ткани, слиты с теплом ее тела, постоянно слышат стук ее сердца и, вероятно, чувствуют себя словно зародыш в материнской утробе.
Как-то, услышав крик младенца, я был настолько удивлен, что выскочил из пилотской кабины посмотреть: в чем дело? Оказывается, мама лет семнадцати, заходя в самолет, неловко повернулась, и малыш ударился головой о металлический проем двери. Впрочем, он тут же замолчал, увидев меня, вытаращил черные глазенки, посчитав мое неожиданное появление более сильным потрясением.
Из машины, стоящей рядом с “Анголшопом”, наблюдаю за мамашей, продающей холодную воду в целлофановых пакетиках. На самом солнцепеке за ее спиной — с непокрытой головой малыш. Минут пять он с интересом наблюдает за собакой, бродившей в стороне. Но вот бросил это занятие, потянувшись ручонками вверх, стал молча дергать мать за волосы. Сигнал был принят - он получил пакетик с водой и тут же присосался к надорванному уголку, не пролив при этом ни капли.
Анголки - самые грациозные женщины в мире. Это не только врожденное, это и благоприобретенное; с раннего детства они носят тяжести на голове. Но все- же, такую шею и посадку головы, такую пластику движений надо поискать в Африке, где, в общем-то, во всех странах практикуют подобный способ переноски груза.
Я видел, как молодая анголка (отнюдь не мощной конструкции) с ребенком за спиной и двумя громадными чемоданами в руках, а также с большой корзиной на голове (корзина полная живых кур) спускалась по лестнице-стремянке с самолета. Я бросился на помощь, но она уже была внизу, в то время, как ее муж стоял рядом и демонстрировал встречавшему его товарищу магнитофон.
Итак, мы пробиваемся плечами через галдящую толпу, разглядывающую нас с не меньшим любопытством, чем мы ее. К пилотам здесь отношение уважительное, и те, кто нас знает, приветствуют шумно, демонстрируя свои близкие отношения с летчиками.
Наш командир, в белой рубашке с погончиками на плечах, плывет впереди, как айсберг; его стодвадцатикилограмовая фигура врезается в черные фигурки. Он здесь не впервой, и у него много знакомых, которые кричат ему издалека: “Амиго! Бон диа!”. Чаще всего его зовут здесь “Гранда-команданте”, или “Папа-Юра”. К большим людям (в полном смысле этого слова) здесь отношение уважительное. Считается, что в большом теле - “много человека”. Иногда Юру называют “Гранда-барыга”, что означает “большой живот”, но такое могут себе позволить настоящие “амиги”, те, кто знают его давно.
Возле выхода нас ждет Пашеку, для нас просто Паша. Он летает с нами в качестве “лок-майстера”, переводчика и заодно менеджера, осуществляющего контакты с “фритадорами” - представителями коммерческих фирм, доставляющих грузы. Пашеку - лет тридцати с небольшим, худощавый, красивой наружности. Он летчик-истребитель ВВС Анголы, учился когда-то в Краснодаре. Из армии его никто не увольнял, но он давно уже не носит погон, не летает и не получает денежного содержания, как и многие его друзья.
Во время войны с УНИТА летал на “Мигах”, участвовал в боевых действиях. Сейчас зарабатывает себе и своей семье (жена - мулатка Мария-Жоана и трое детишек) на хлеб, летая с нами. Когда в декабре месяце мы появились в Луанде, Пашеку не мог сдержать своего восторга. Юра вытащил из самолета купленный специально для своего “амиго” в далекой Шардже велосипед.
Сейчас Паша приветствовал нас своим коротким, как выстрел: “О!” — и затем: “Бон-диа!”
Звуком “О!” ангольцы умеют выразить многое. Он имеет бесчисленное количество оттенков, разнообразен по продолжительности и может быть похож на целую музыкальную фразу из песни; ему сопутствуют восторг, удивление, разочарование, радость, клич, горечь и надежда. Если мужчина увидел “буниту” (красавицу), он не будет прятать глаза в сторону, остановится, пропоет свое “О!!!” со многими восклицательными знаками.
Не помню, кто первый из нас попытался копировать это “О!”, но вскоре практика была запущена в экипаже в серию и доставляла нам немало смешливых минут. Тут надо оговориться - получалось не у каждого. Чтобы по-настоящему выразить существо момента, нужно было, как минимум, обладать музыкальным слухом и немалым воображением.
Аэродром в Луанде охраняется полицией и службой безопасности - “секьюрити”.
Хотя полицейский, стоящий на входе в служебную зону каждый день видит нас, из аэровокзала не выпустит. Правда, вы можете подкупить его сигаретой, тогда он разрешит стоять рядом с ним на свежем воздухе, возле стеклянной стенки, пока не появится автобус.
Каждую ночь мы стоим здесь хоть несколько минут, поглядывая через рой выплясывающих в свете фонарей мелких мотыльков на остовы “Боингов”, отслуживших свое и брошенных здесь, на этой площадке напротив аэровокзала. Какое-то печальное зрелище представляют собой эти когда-то блестящие лаком стальные птицы, теперь наполовину разобранные, многие без крыльев, уткнувшиеся носом в землю. Сиротливо вздымаются вверх хвостовые оперения с ангольским символом - гордой антилопой “Паланкой” с закрученными саблями рогами, выведенными красной краской.
Короткая пробежка по стоянке (автобус, наконец-то соизволил явиться - поди, подвозил куда-то “левых” пассажиров.), и мы у нашего “Антона”. “Кормилец” стоит, присев на задние “лапы”, как борзая, готовая к гонке, - загружен по - максималу. Рядом, возле двадцать пятой полосы гнездятся такие же собратья из российских, украинских транспортных авиакомпаний.
Трудяги предпенсионного возраста смотрят своими кабинами в хвост друг другу, боком повернувшись к аэробусам, сверкающим лаком. С сознанием своего превосходства раскинул крылья “Боинг-747” “Эйр-Франс” с четырьмя мощными двигателями. Вокруг снуют люди, стоят самодвижущиеся трапы и погрузочная техника. “Эйр-Франс” прилетает сюда из Парижа каждую неделю, и мы не раз слышали и наушниках тоненький женский голосок: “Луанда, Эйр-Франс, риквест тэкси, риквест кросс ту файв.” (Просит вырулить и пересечь 25-ю полосу.)
За рядами светящихся окон “Боинга” течет иная жизнь, иное расписание, иные судьбы. Эти окна невольно притягивают; завораживает вся эта муравьиная возня вокруг сверкающего в ночных бликах чудища, способного летать.
Мы ждем разрешения на запуск, и я думаю о том, что об экономике любого африканского государства можно судить по его столичному аэропорту. Если жизнь кипит, как здесь, если стоянки вплотную заставлены техникой, значит деньги в казне вращаются.
Еще бы, из Анголы вывозят алмазы, нефть, железную, медную, марганцевые руды, золото.
Совсем иная картина в аэропортах, допустим, Браззавиля или Банги. Здесь редко нарушают тишину двигатели самолетов, стоянки почти пусты.
Наш “кормилец” доставляет рабочим многочисленных нефтяных, алмазных и всяких прочих приисков продукты. Один рейс стоит примерно семь тысяч долларов (только перевозка!). Когда груза много (это означает, что в морском порту стоят корабли иод разгрузкой), делаем но два рейса в день; так же работают еще 20-25 “Антонов”.
Сегодня мы везем в Лукапу — край алмазодобытчиков — виски, пиво, «газозу» (газированную воду), муку, рис, лук и картошку.
Фритадор, подвижный анголец с унизанными золотыми кольцами пальцами, уже притащил в кабину “презент” экипажу - ящик с баночками пива. Пиво и «газоза» -самый ходовой здесь товар. Радист смеется: “Пора на борту вместо “ТехАвиаСервис” написать “ТехАвиаСервежа”. Сервежа - пиво по-португальски.
Наш радист Паша настойчиво запрашивает Луанду. Задержка на какие-то полчаса может привести к нежелательным последствиям: нас встретит в Лукапе туман, рожденный густыми испарениями в низинах. Возврат из-за тумана - это напрасно израсходованное топливо, оплаченное заказчиком.
Итак, с одной стороны - снижение в “молоке”, по приборам на машине с максимальным весом, напоминающее попытку подкрасться к спящему тигру, с другой - законы коммерции: девять-десять тонн керосина - живое воплощение сожженных “зеленых” (одна тонна стоит около 500 долларов). Да и простой груза в Луанде под палящим солнцем не прибавляет ему цены. (Если на борту мороженая рыба, то это настоящее бедствие!) Законы коммерции жестоки, и как следствие этого - три остова российских “Антонов”, лежащих на холмах саванны близ Лукапской взлётной полосы. (Мир праху этих ребят!) Один из этих самолетов сел с перелетом почти на середину полосы; пробежав аэродром, влетел в дом вождя племени, затем рухнул в овраг.
К счастью для местных жителей, в доме никого не оказалось, и так как жилище, где выросли предки, переносить не полагалось, вождь восстановил свой дом на старом месте.
Садиться, уходить на повторный заход или возвращаться - принимает решение экипаж, и ответственность за исход несет командир воздушного судна. Наземных средств, контролирующих положение самолета, на здешних аэродромах нет, весь инструментальный заход выполняет экипаж с помощью “джи-пи-эски” американского изобретения, в котором изначально заложена база данных, включая координаты точки начала взлетно-посадочной полосы. Принимаемые сигналы от спутников выдают штурману положение самолета относительно этой точки с точностью до нескольких метров. В каком-то смысле наши жизни находятся в руках у штурмана, вводящего в мини-компьютер исходные данные. Дай бог тебе, Толя, не ошибаться!
Наконец-то разрешение на запуск! Мы выруливаем на двадцать третью полосу и, не останавливаясь, разбегаемся. После взлета отходим с левым креном. Самолет плавно скользит, оставляя под собой расцвеченные огнями городские кварталы; на бедных окраинах огни скудеют и скоро темнота засасывает нас в свой зев. Первые триста-четыреста метров даются машине с трудом.
Навязчиво, неизвестно из каких уголков памяти всплывает песня, которую когда-то пел сын негритянского народа Поль Робсон, голосом густым, грубым, протяжным: “Служил я на фирме Бледжистон, возил я на фирме шестнадцать тонн.” Эта песня так и называлась “Шестнадцать тонн”, и она была очень популярна в Советском Союзе, как и сам Робсон, могучего вида черный человек.
Может быть, его предки жили где-то здесь? Мы не вольны порой в своих мыслях, и наш взлет на загруженном самолете можно выразить коротко: “Слава конструктору Антонову!” Наши машины тащат в небо двигатели, выпущенные в шестидесятых годах, они уже прошли несколько ремонтов (как говорят у нас - переборок), и хотя отказы их крайне редки, сама возможность этого и непредсказуемость последствий делают каждый взлет достаточно напряженным.
Мы выходим на курс, включаем автопилот. Перед нами картинка ночного планетария. Тонкая слоистая облачность временами закрывает изменчивый вид алмазных россыпей; Южный Крест остается где-то правее. Прямо перед нами во всем великолепии выплывает Утренняя Звезда. Она самая яркая из всех ярких, звезда среди звезд, видимо, вполне осознает свою неотразимость - этакий дивный глаз-призрак небесный, похожий па людские надежды.
Наш экипаж, работавший здесь в отличие от меня не в первый раз, дал этой звезде имя летчика, и нареклась она “Чучвагой-стар”. Сам Чучвага сейчас в Минске и, может быть, непроизвольно вздрагивает, когда мы называем звезду его именем? Наверное, каждый экипаж, давал бесплатной путеводительнице свои имена. Ведь всем, кто пробивал облачность в этой части полушария и оказывался с ней в непосредственном соседстве, она дарила свою лучезарную улыбку. Когда будем возвращаться в Луанду из второго рейса ночью, она опять повиснет перед нами, и если не будет облаков, проводит нас до самой посадки.
Огни посадочной полосы Лукапы выплывают слева. Дальше, над уже обозначившейся чертой горизонта высвечивает полоска восхода. Мы начинаем снижаться. Подходим, как всегда, низко, и в последний момент, перед самым касанием колес грунта, убираем фары. Камни, летящие из-под колес, лупят по фарам, и менять их — удовольствие дорогое. Приходится садиться в темноте, на ощупь - посадка требует опыта и особенного чутья. Дома за такие трюки нам бы не поздоровилось, здесь же эта необходимость позволяет проявить талант летчика. Посадка получается почти неслышная, и я знаю: на земле Юра обойдет машину, довольно улыбаясь, заглянет под брюхо, забросанное красной лукапской землицей.
На стоянке, кроме нас, напротив единственного ангара — “Боинг-737), летающая цистерна, привез сюда топливо. Пока длинная бортовая машина подходит к открытым створкам грузолюка, встречаем рассвет. Малиновый диск солнца выкатывается за полосой над одинокими баобабами, освещая аэродром, опущенный в ложбину, склон холма со стороны стоянки с деревенскими хижинами и базаром, где уже видны фигурки людей.
“Вот здесь, за хвостом самолета, - Юра показывает пальцем на выровненный бульдозером кусок земли, — год тому назад, в ноябре, ударила шаровая молния.” Громадную воронку с оплавленной на дне землей засыпали, но здешние жители обходят это место стороной — поверье предков заставляет уважать грозные силы неба. В Анголе ноябрь приходится на весну. В это время, с началом летнего сезона дождей (с декабря по март), выпадает наибольшее количество осадков. Проливной дождь после засушливой зимы (апрель-сентябрь) для ангольцев повод для веселья. В ноябре в Луанде и стар и млад выбегают под дождь на улицу, что-то выкрикивают, протягивая руки к небу, поют песни, собираются толпами и несутся вдоль домов: некоторые женщины и мужчины раздеваются при этом догола.
Ангольский, как и всякий африканский народ, молод. Стереотип “отсталый” понятнее белому человеку, приехавшему сюда, и вряд ли он сознает, что чувство превосходства - всего лишь его личная потребность, одна из разновидностей “превосходств”, помогающих так или иначе самоутвердиться. Хотя, казалось бы, полезнее утверждаться среди себе подобных.
За свою жизнь я слышал множество высказываний и о “загадочной русской душе”. Думаю, каждый народ - своеобразная загадка, которую нет смысла разгадывать, но попытаться понять - не мешало бы. В том, кто хочет понять, не может быть неприязни или превосходства. Африканские народы - старше остальных по возрасту, ведь европейские пространства заполнялись человеком вслед ушедших ледников. В Африке Дональдом Джохансоном были найдены останки самого древнего гоминида.
Молоды же африканцы из-за того, что непосредственны, как сама жизнь. Некоторая свобода в отношениях, в первобытности укладов так же пленительны для европейцев, как всякий возврат человека, отупевшего от прелестей цивилизации, к истокам жизни. Эти истоки живы здесь, вероятно, потому, что время на Африканском континенте текло медленнее; то ли из-за солнца, под которым созревает все, только достань рукой, то ли из-за диких лесов и больших пространств, делающих общение затрудненным, а может, из-за двух этих причин вместе. Так или иначе, африканец, как ребенок, может радоваться, веселиться, плакать, как ребенок любит самое лучшее, что есть в мире, но делать все это он еще не научился.
На последние деньги (даже если есть будет не на что) он купит красивые туфли, джинсы, майку, магнитофон. Самые шикарные и дорогие авто, а их очень много на улицах Луанды, стоят здесь в три раза дороже, чем, скажем, в Европе. Анголец, загоревшись, заплатит эти бешеные деньги, хотя завтра ему нечем будет расплатиться по долгам. Что может сравниться с блаженством сесть за руль сверкающего джипа “Чероки” и почувствовать на себе взгляды окружающих? (Узнаете себя?) И если русский через некоторое время привыкнет, а затем и утомится этим чувством, то африканец - никогда! Он не устает радоваться, и не знает, что такое самоедство.
Что касается непосредственности, то она легендарна! По всей видимости, непосредственность рождена тем, что в Африке никогда не было сексуальных революций - они здесь просто не нужны. Эти раскованность и вседозволенность вызрели под солнцем, которое в феврале не дает тени. Климат, где зима отмечена засухой и пожарами, этими жизненными циклами, в которых умирание — всегда всепоглощающий огонь (саванна начинает гореть с мая), приходит на смену летнему изобилию, в котором весна — это обновление, это начинающая зеленеть на пепелище трава (и не только!), ибо это и новая любовь, и новая женщина.
Скорее всего, жизнью с природой и через природу ангольцы обязаны тому, что в народной толще здесь редко найдешь ревность: каждый живет, с кем хочет. А если таковая и есть, то она свойственна, прежде всего, новой, богатой рафинированной молодежи. Эта молодёжь, обучаясь за границей, заразилась цивилизованной бациллой, симптомы болезни которой, в стремлении слиться с единственным существом в этом подлунном мире, что само по себе не так уж и плохо, но в чем-то похоже па желание бессмертия.
(Тогда как саванна сгорает каждый год!)
Наш знакомый водитель автобуса Симон имеет жену и двоих детей. С женой не расписывался, считает: свадьба - выброшенные деньги, нужные для жизни. Живут, по его словам, дружно, воспитывают детей. Мы заметили, что он частенько, пока ждет нас, наведывается к девочке лет пятнадцати по соседству. “Это ее сестренка?” — спросил я у него, показывая на дите, сидящее за спиной пятнадцатилетнего ребенка (впрочем, вполне оформившейся наружности). “Нет, - услышал я, — это моя дочка”. Пока я растерянно хлопал глазами, он объяснил мне, что его пятнадцатилетняя любовница живет со своими родителями. Но он всячески ей помогает. Симон не делал из этого факта секрета, его подружку и дочурку знает его жена, которая также помогает молодой девчонке, не способной заработать.
Половая жизнь здесь не регулируется ни родителями, ни общественностью: на этой беговой дорожке ангольцы впереди планеты всей. Единственное самоограничение - это дети, которые имеют свойство после некоторых действий рождаться. Но если девочка рожает, это ее проблемы, она должна прокормить и одеть собственное дитя.
Фернандо, наш пятидесятилетний водитель, больше похожий на аристократа (всегда одет с иголочки, выглажен, в начищенных туфлях), поясняя мне, в чем разница между “мосой” и “мульерой”, прижал два кулака с оттопыренными вверх большими пальцами к груди - это “моса” (девушка). Убрав большой палец, указательный опустил из кулака вниз - это “мульера” (женщина). И мульера, и моса могут быть “бунитами” (красавицами), но характер показанных пальцев неумолим! К двадцати годам анголка, имея двоих-троих детей, становится “мульерой”, ее грудь не то чтобы увядает, но от постоянной повязки, которая удерживает на спине младенца, молочные резервуары опускаются, и вряд ли теперь сосцы горделиво поднимутся в сторону солнца: зато какой комфорт маленькому! Биение сердца, породившего малютку, еще более года с ним, и даже когда он научится ходить, спина матери еще долго будет его прибежищем.
Мужчины ангольцы средних лет, “идя на сторону”, предпочитают покупать юную “мосу”. (Не считается зазорным для “мосы”, если она берет деньги у знакомого, а не на улице, у любого встречного.) Это не значит, что все поголовно так поступают. Здесь есть место и молодой, бескомпромиссной влюбленности, трогательной, как и во всем мире, есть свои Ромео и Джульеты.
Вообще, молодые ангольцы необыкновенно стройны (есть экземпляры, потрясающие своим совершенством!); их фигуры, словно изваянные из эбонита (черного дерева), заметно отличны своей выразительностью, пропорциями и пластикой движений от племен банту конголезских, заирских или, скажем, низкорослых бушменских (ЮАР).
В один из наших безработных дней я наблюдал красивую молодую парочку на пляже, где рядом с любовью, сквозившей в каждом их движении и взгляде, присутствовала такая ошеломляющая непосредственность, что не рассказать невозможно, иначе пропадет очень важная черточка. По многим признакам (одежде, украшениям на шее н пальцах) юноша и девушка были из семей состоятельных. Они раздевались у камней волнореза в десяти метрах от океана. Неожиданно парень приспустил шорты и стал поливать камни, чуть отвернувшись от девушки, в двух шагах от нее.
Пронаблюдав эту разновидность “непосредственности”, я сделал определенный вывод об отношениях этой пары и ошибся. Всю половину дня юноша очень трогательно заботился о девушке, не позволил себе ничего лишнего, т. е. не лапал в воде, и лишь несколько раз позволил себе мимолетно поцеловать ее в губы.
Подобный способ “ходить до ветру” я видел и в городе, среди скопления людей. И все это считается вполне естественным, как и то, что молодой мужчина, раздевшись догола, обливал себя водой в самой оживленной части города, возле автобусной остановки. Никто даже не повернул голову в его сторону.
Разгрузка уже заканчивается. Черные спины трабальядоров (рабочих) блестят потом, молодые парни худы, в одних джинсах, оборванных по колено, все время что-то кричат, задирают друг друга, и я диву даюсь, как такие скелеты несутся почти бегом с пятьюдесятью килограммовым мешком па спине?
Чем меньше остается груза, тем агрессивнее они начинают атаковать меня: “Амиго, чоп-чоп давай. агуа давай!” (Еду и воду.)
Трабальядоры знают: у нас для них припасены небольшие пресные булочки и вода из-под крана, набранная в Луанде. Здесь, на аэродроме, воду можно купить только за деньги. Фритодор подгоняет особенно крикливых: “Финита фаляр, рапидо трабаля!” (Конец разговорам, быстро работать!) Его люди смотрят под самолетом, чтобы ничего не исчезло “налево”. Уличенных в воровстве полицейские избивают длинными бамбуковыми палками. Поэтому у грузчиков свои способы: вот парень споткнулся, уронил плохо завязанный мешок. Рассыпанные рис, муку и фасоль разрешают подобрать с брезента, покрывающего пол грузовой кабины: все будет подметено до единого зернышка в специально принесенные для этого пакеты.
Тем временем Пашеку набирает пассажиров до Луанды в аэровокзале, похожем на сарай. Он раздает желающим лететь самодельные “тикеты” из кусочков картона, собирает деньги. Потом бывший летчик-истребитель выстраивает разномастную толпу в колонну и ведет к самолету. Толпа эта невообразимо красочна и разнообразна, как и ее багаж. Здесь есть и военные, и чиновники, и женщины, и дети, и куры в корзинах, и со связанными ногами кабрито (козел). В сельской местности, живность дешевле, поэтому везут в столицу в хозяйство родственникам, иногда на продажу. Целыми стадами перевозят кабрито из южных районов страны - Нживы, Намиба, где развито скотоводство. Козы неприхотливы, способны прокормить большие семьи. Ангольцы готовят из козлятины много мясных блюд. Городские шашлычные в Луанде называются “Кабритариями”. После нескольких рейсов с юга, где держат козлов особой крупной курдючной породы (большие загнутые рога и толстый курдюк – своеобразная кладовая жира), мы стали называть нашего “Антона” - “Кабритолет”.
Представьте себе под самолетом на бетонке около полусотни таких животных со связанными ногами. Вероятно, когда их берут за рога и ноги и, не церемонясь, забрасывают в грузолюк, они прощаются с жизнью - их истошные крики похожи на предсмертные хрипы. Если хозяева везут живой груз не на шашлык, то просят нас лететь пониже.
Историю о том, как один из экипажей “отбомбился” козлами на аэродроме, знают только хозяева этих животных, летчики, да одна из шашлычных Луанды. ( В кабине лётчиков, тумблер управления створками грузолюка оказался в положении “открыто”. После запуска створки открылись и кабрито посыпались из самолета: некоторые остались лежать, остальные ополоумев, носились по аэродрому.)
Однажды я чуть не пострадал от рогов этого животного. В Луанде после разгрузки ко мне прибежал Мишка, наш вольнонаемный механик.
– Дядя Саня, дядя Саня! — взволнованно повторял он. — Там глаза. светят.
Он протягивал руку в сторону заднего отсека, расположенного высоко в хвосте над грузовым люком.
Сначала я подумал о спрятавшемся “зайце”- пассажире, но потом вспомнил: хозяин груза уверял нас, что у него не хватает одного кабрито.
Мы еще посмеялись: дескать, мы его съели, пока летели. Нам долго пришлось уговаривать Мишку, убеждая его, что это всего лишь развязавшийся козел, который спрятался, а потом на высоте “отключился”. На появление Мишки кабрито отреагировал нестандартно: неожиданно он сиганул вниз, пролетев снарядом три метра, просквозил мимо меня в каких-то сантиметрах, и, добежав до открытой пассажирской двери, ринулся вниз. “Ну, все. переломал ноги!” - подумал я, но, выглянув, опешил: козел стоял внизу, как ни в чем не бывало, помахивал хвостом.
Кстати, о Мишке. Семнадцатилетний столичный житель, небольшого роста, но ладно и крепко скроенный. Ко всем своим достоинствам он неплохо владел русским (окончил русскую школу), имел жену и сына. С тряпкой в руках он, как ветер, носился под самолетом (если не спал после трудов праведных), имел от нас небольшую получку в динерах (иногда перепадало и долларами) и двухразовое питание. Таких сорванцов, как он, всегда голодных и готовых за еду целый день вкалывать на солнце, бродило на аэродроме много. Их гоняла полиция, избивала, увозила в наручниках, но они продолжали прятаться на свалках, ночевали под самолетами, залазили в ниши шасси. Мишка выдвинулся благодаря знанию русского языка, сообразительности и расторопности. Теперь, если работы было много (например, вымыть брезент или помыть самолет), он сам выступал в роли нанимателя: за вареную вермишель или рис, оставшиеся с нашего стола, ребята часто дрались, чтобы получить работу.
Как-то раз я очень неудачно пошутил и потом жалел об этом. Я спросил Мишку: “В Минск со мной поедешь? Ты очень хороший малый, много работаешь. Усыновлю и будешь жить со мной”.
“Поеду!” - ответил он и заулыбался, вероятно, принимая мою шутку за очень лестный комплимент.
“А как же жена, сын?” - снова спросил я. — “Поживут здесь” - ответил Мишка.
Я забыл об этом разговоре, но перед самым возвращением домой, Мишка подошел ко мне, когда я был один, и неожиданно стал просить:
– Дядя Саня, возьми меня с собой!
– Мишка, ты что? Я же пошутил. Это совсем невозможно; да и потом там для тебя страшная холодина, снег. Я бы сам с удовольствием перебрался сюда, в Луанду, учил бы ваших детей - мне нравится ваш народ, ваше солнце.
– Дядя Саня, здесь плохо, кушать нечего. Холодно - можно одеть шапка. Нет чоп-чоп — умираешь.
Я не стал объяснять Мишке, что у нас “чоп-чоп” тоже “мульта - проблема”, хотя и не такая, как здесь, но нужно заработать.
Мы уходим из Лукапы налегке. Без груза “Антон” весело гребет высоту, и вскоре Лукапские прииски, выделяющиеся среди зелени саванн оранжево-бурыми пятнами, исчезают позади. В Луанде нас встречает наша наземная команда - Володя, Саша и, конечно. Мишка - “гранда-механик”. Пока они будут готовить самолет ко второму вылету, мы смотаемся домой, похлебаем супчику, отдохнем.
Обратная дорога занимает около тридцати минут - днем столица забита автомобилями, улицы переполнены народом. Луанда перенаселена, и это видно, не надо обращаться к статистике. Длительная война сорвала со своих мест массы народа, хлынувшего в большие города под защиту армии и полиции; кроме этого мигрировали целые племена из соседних стран, в основном Заира и Конго — в надежде обосноваться и найти заработки, а также дышать тем воздухом свобод, о котором они были наслышаны.
Служба эмиграции работает на каждом аэродроме, и обычно такие пассажиры имеют привилегии - их перевозят бесплатно.
Один из самых великих парадоксов человечества, очень давно (и самозванно!) присвоившего себе титул “разумного”, — это война. Второй — это жизнь впроголодь в стране, где земли больше, чем необходимо (площадь Анголы занимает половину Европы - 1246 тыс. кв. км.), и круглый год-лето!
Мне рассказали, что в Анголе вышел закон, но которому без специального разрешения (читатель может догадываться по собственному жизненному опыту, кто “сидит” на этом специальном разрешении; ангольский чиновник ничем не отличается от нашего, разве что цветом кожи) нельзя копать землю даже с целью сельхозработ (!!!). Это связано с тем, что во многих областях Анголы верхние слои почвы буквально нашпигованы алмазами. Вместе с государственными приисками объявились и “дикие” разработки, - т. о. монополия приобрела вид абсурда.
Достаточно один раз проехать по Луанде, чтобы понять, что вы в “стране, победившей социализм”. (Любимое выражение Паши, нашего радиста.)
На каждой улице и каждом перекрестке - свидетельства древнего и могучего, как и все, что выпестовала природа с любовью, рыночного естества. По всей видимости, это естество незвано является повсюду на похороны человеческих иллюзий, оно идет об руку со своим поводырем — голодом, и пока вынужденно прячется за его спиной.
Почти возле каждого дома или виллы на улицах сидят женщины, молодые и в возрасте. Завидев на дороге транспорт с иностранцами, они поднимают руку вверх, изображая пальцами жест, означающий во всем мире одно: деньги. Из-за этого вся Луанда кажется мне единым обменным пунктом валюты. Если вы остановитесь, то к вам подбегут три-пять, а то и десять женщин. Вы можете поменять здесь в две минуты ваши доллары. Пачки динер заранее подсчитанные и связанные резинкой, достаются из-за пазухи, можете не считать, здесь не обманут. Если рук, протянутых с пачками “кванзы” (второе название денег по имени полноводной реки), слишком много и между товарками возникает скандал за право обмена, поможет простой и испытанный прием - одно слово:
“Полиция!”. Склока сразу прекращается. Были случаи, здесь же предлагали экипажам и “фуки-фуки” по сходной цене. Так ангольцы называют занятие любовью, и расценки этой разновидности товара примерно такие же, как во всем мире, так утверждают иностранцы. Нам же ознакомиться подробнее с этим видом рыночной конъюнктуры отсоветовали врачи. Один из них как-то задал короткий вопрос: “Вы когда-нибудь ходили по минному полю?”
На перекрестках к автомобилям подбегают мальчишки, они просовывают в окна все, что только продается в магазинах, только чуть дороже. Несведущих, могут надуть, т.к. изначальная цена предлагается в 2-3 раза выше. Если сбросишь наполовину - не ошибешься. На небольших площадях с круговым движением выставлен товар больших габаритов: мебель, столики, оборудование для кухонь и ванн; висит одежда, полотенца, спортивные костюмы.
Среди этого обилия товаров, когда все улицы - практически сплошной рынок (возле вилл их владельцы продают «газозу», пиво, сигареты, жвачку и т. д.), рядом с проезжей частью у магазинов и супермаркетов — десятки нищих, калек, полиомиелитных, безруких, безногих, просто голодных и бездомных.
Мы бы и рады помочь жертвам войны, больным детям. У перекрестков они подходят к нашему автобусу, тянут руки с голодным блеском в глазах. Но только дашь двум-трем, как сбегаются десятки. Мы вынуждены отворачивать глаза, и в этот момент даже не смотрим друг на друга. Зрелище более печальное, чем его можно описать. Зачем? — остается без ответа. Зачем Бог от рождения наделяет человека душой, чтобы затем вернуть его в животное состояние?
Возле большого итальянского супермаркета, где перед входом на площадке стоят коляски для продуктов, я видел ангольского мальчика. Лет десяти, с высохшими после полиомиелита ногами, он передвигался на коленях и руках, как собака. На коленных чашечках у него образовались большие наросты, похожие на подушки, такие же, только поменьше, были на ладонях. Он передвигался довольно проворно на четвереньках, и только высохшие палки ног, болтаясь сзади, мешали ему. Мальчишка не просил милостыню, не пытался никого разжалобить. Он подхватывал освободившуюся коляску у выхода, цепляя ее ногами и, на руках быстро доставлял покупателю. У любого, даже привыкшего за многие годы ко всему столичного жителя рука оказывалась в кармане, и бедняга бывал вознагражден.
Брал и я коляску из его рук (тьфу, ног!) и, заглядывая в глаза, не нашел там ничего человеческого. даже страдания или голода: это были глаза маленького зверька, пробежавшие по моим рукам и карманам в несколько секунд. Его душа, наверное, превратилась в такой же нарост, как на коленке, который, ударяясь об асфальт, давно не кровоточит.
Потом я видел и его убежище от солнца и дождя, построенное из кусков фанеры за оградой. Скорее всего, он там и жил. Что же заставляло это странное существо с таким страстным упорством цепляться за жизнь? Может быть, то, что он не один, и с его конурой рядом множество таких же? Тогда кто же в его глазах люди, приезжающие в сверкающих автомобилях, толкающие перед собой коляски, полные яств?
Но вот мы, наконец, на рю Броз Тито. Жарко, где-то около тридцати пяти градусов. Дома нас ждет прохлада от кондиционеров и, если воду не отключили - душ. Теперь съездить еще на Миро-Мар (район Луанды) за обедом, это рядом, но надо забрать кастрюли. Что там приготовила сегодня наша повар Зина? У Зины муж анголец, и живет она здесь уже лет десять. Пока мы будем наносить визит ленинградке, неизвестно какой судьбой заброшенной сюда, Юра уже сварит борщ с грибами на нашей кухне, которому, как произведению искусства, мы отдаем предпочтение по сравнению с Зинкиной стряпней. Забрать у нес нам нужно только второе. После обеда мы на часик заляжем, забравшись под марлевые антимоскитники.
Все зависит от груза: как скоро нам подвезут его и перебросят на самолет.
Радиостанция в комнате у Юры запищит и “операсьон”, как попугай Гриша, что живет на Миро-Маре, заладит: “Капука Юра. Капука Юра.” Капука по-португальски самогон, и этот позывной мы не выбирали. (У нашего второго экипажа условное наименование — «виски», поэтому мы их зовем “вискарями”.)
Если повезет, будет второй рейс и будет в связи с этим хорошее настроение - на день ближе к возвращению. В дни без полётов мы чувствуем себя, как Гриша на своей жердочке на Миро-Маре - бедолаге подрезали крылья, чтобы не улетел, и кто-то из летчиков написал рядом с ним лозунг: “Свободу птице!”
В Минске сейчас зима, идет снег, а мы здесь купаемся в собственной влаге и думаем о том, что Юрий Антонов, наш земляк, написал свою лучшую песню именно для нас: «И как прекрасно возвращаться, под крышу дома своего.»
* * *
Наш двухнедельный вояж в Конго закончился в какой-то мере благополучно. Мы вернулись, и, кажется, без малярии. Что касается работы, то ее там не было. Если здесь, в Луанде, делали по два рейса в день, то в Браззавиле за все время слетали четыре раза. Вместо денег, мы привезли незабываемые впечатления от увиденного. Я побывал на потерянной планете, где только что с войной прошли марсиане.
Да, мы дети кровавого, но, как ни странно, романтического века, мы помним «Зеленые холмы Африки» Хэмингуэя. И, этот романтический взгляд потерянных в войнах поколений на природу – поднимает нас над действительностью. Саванна и холмы у папы Хэма – это лоно и груди любимой женщины, это то, что возвышает над реальностью, населенной жестокой борьбой за жизнь.
Город на великой африканской реке Конго повернулся ко мне в эти дни только одной стороной – разрушительной. Казалось, что мы имеем дело с законами космоса, и они, эти законы, со всей силой дают понять: Африка потерянная планета, люди ее утеряны во времени, они смотрят на нас, белых, как на инопланетян, они не знают как относится к тому, что несет им белый человек, хотя и тянутся к благам цивилизации.
В Браззавиль мы прилетели из Пуэнт–Нуара*, загруженные офисной мебелью, грузом, как нам показалось несколько странным, в существующей ситуации. В аэропорту, на стоянке, кроме нашего «Антона», стояли два легкомоторных самолета. Непривычная тишина – немая свидетельница безденежья и постоянная его спутница – казалась, прописалась здесь на постоянное место жительства. В город нас везли на двух стареньких «тойотах», более сохранившихся, чем те, что мы видели в городском потоке: казалось, что большинство этой японской техники на дорогах было собрано со свалок. Радовала глаз густая зеленая растительность по обе стороны дороги – при такой температуре и влажности, наверное, и кол, вбитый в землю, зацветет! Кондиционерами в машинах работали напрочь открытые окна, и все равно наши рубашки были давно уже мокрыми.
По мере въезда в город, зеленые пейзажи сменились. какой-то нереальной съемочной площадкой для фильмов с ужасами войны: ни одного уцелевшего здания! Громады отелей ( их в столице немного и поэтому они выделяются на общем фоне) смотрят на нас пустыми глазницами окон. Ближе к нам – два самых современных, демонстрируют нам свои искромсанные бока: дорогое стекло тёмно-синих тонов гигантскими осколками отсвечивает солнце, дописывая картину фантасмагории. Недалеко от отеля слева за оградой среди деревьев – о чудо! – уцелевшее русское посольство. Справа – ливанские кварталы. Двухэтажные здания, в основном магазины, аптеки, офисы торговых фирм и лавочки – сожжены и разграблены: битое стекло, кирпич и сломанная мебель покрывает все свободное пространство улиц. Да, потомки бесстрашных финикийских мореплавателей сделали смелый выбор: поселились далеко от родины основательно и надолго. Они везли на берега Конго много товара, облегчающего человеку жизнь в тропиках, и, вот – поплатились за это. Впрочем, может им не привыкать, и они все восстановят? На улицах – ни единой души, только бродячие собаки.
Чувство иного мира преследует меня здесь: его несут в себе эти люди, что везут нас на машине, те, кто принимает нас в маленьком двухэтажном отеле – они улыбаются нам, как добрым и старым знакомым, но почему-то не покидает ощущение громадного расстояния между нами, и это расстояние – в несколько тысяч лет – нам не преодолеть, сколько бы мы не старались. Позади нашего отеля – суперсовременное высотное здание, внизу которого всё пространство засыпано битым стеклом, напротив – одноэтажная вилла за мощным забором, с кондиционерами, пальмами в дворике и охраной с автоматами.
Вы видели африканца на своей земле с автоматом? Это поэма! Где-нибудь на рынке, если вы случайно толкнете этого парня, он улыбнется вам белозубой улыбкой. Но вот он же проезжает мимо вас в открытом автомобиле с автоматом в руках. Вы не узнаете его! Подбородок становится каменным, грудь выступает вперед, взгляд направлен куда-то выше вашей головы, мышцы под камуфляжем поигрывают, соприкасаясь с тёплым ложем автомата. Воин! Власть силы, власть оружия в данный момент – его власть. Неважно, кто наделил его всем этим – он несравненно выше остальных людей, которые мельтешат в своем большинстве, обделенные по части оружия, и, стало быть, в чем-то ущербные.
Наш приют – чудом уцелевший отель со стеклами – как маленький оазис посреди пустыни. Пока нам готовят комнаты, мы сидим за столиками ресторана на первом этаже. Молодой конголезец приносит нам холодное пиво в больших бутылках. Точно в таких же бутылках, у нас продают шампанское. Под темным стеклом – вкусный прохладный напиток и мы с удивлением рассматриваем этикетки с крупными цифрами: 1797. А вот еще сюрприз. К нам подходит стройная белая девушка в очках, похожая на студентку. Наш штурман, улыбаясь, начинает составлять фразу на английском языке, чтобы похвалить отменное пиво. Девушка прерывает его: « Не трудитесь ребята, я из Тамбова.» Однако она не выказывает особой радости от встречи с нами, предлагает выбрать на обед мясо, или рыбу, и убегает, словно у нее куча неотложных дел, хотя кроме нас посетителей здесь нет.
Вечером мы сидим за стойкой бара, потягиваем холодное пиво, слушаем французскую речь и смотрим на редких посетителей. Несколько человек местных, военный с автоматом и три ливанца с цепочками на запястьях и перстнями на пальцах. Но вот открывается входная дверь и буквально влетает низкорослая, светлокожая девушка в джинсах и мужской рубашке, она идет к стойке бара, как мы думаем, но оказалось – к нам: « Ой, ребята, как я рада вас видеть! Мне передали записку от Ани. Думаю, побегу поболтаю со своими.» Прямая противоположность нашей барышне!
Мы уже более часа общаемся с нашей землячкой и за это время узнали много полезных вещей, в том числе выяснилась причина прохладного отношения к нам официантки Ани. Оказывается, московская студентка, родом из Тамбова, приехала сюда со своим мужем, сокурсником, владельцем этой гостиницы и ресторана. Конголезец не любит, когда его супруга общается с русскими мужчинами, поэтому, «если что, обращайтесь ко мне», предлагает Светлана.
От Светланы мы узнаем, что народ в Браззавиле мягкий, миролюбивый. «Вы можете через весь город пьяный возвращаться ночью домой – вас никто не тронет» Меня это сильно удивляет, ведь в Луанде одному ночью появляться опасно, особенно на окраинах. « А кто же тогда, скажите на милость, превратил всё в руины и разграбил здания?» – не выдерживаю я. – «Люди на боевых вертолетах, белые наемники, в том числе наши земляки. Местные, по большей части – христиане, воровать у ближнего им запрещает религия; стащить стол и стулья из офиса – дело святое, поскольку сама же власть убедила этих детей, что все вокруг народное.» – терпеливо и обстоятельно отвечает Светлана.
* * *
Запеченная на углях рыба с овощами, острые закуски с рыбным маринадом, говядина, искусно зажаренная с косточкой – под холодное, исключительного качества пиво – все это приводит в хорошее настроение. Номера на двоих отделаны по европейским стандартам, в просторной ванной с зеркалами и махровыми полотенцами – есть вода! Последнее, нас больше всего удивило. Оказалось, что резервуар стоит на крыше двухэтажного здания.
Просто курорт какой-то! Но вот работы пока нет, и это не внушает оптимизма. Мы приехали сюда не для отдыха. На третий день, одуревшие от карт, решаемся на прогулку. Штурман тщательно выбирает маршрут по людным местам, получается эдакая «коробочка» с правыми разворотами, где «он-файнл» (конечная прямая) – берег Великой Африканской реки, в каком-то километре от нашего пристанища.
Город, названный по имени французского морского офицера де Бразза в девятнадцатом веке, спрятан под пышными кронами могучих деревьев. Исключение составляют несколько современных высотных отелей. Меня поразило не столько многообразие этого мира растений, сколько отдельные экземпляры мощных долгожителей, сотворивших зеленую крышу над городом: глаз может привыкнуть к виду разрушенного здания, но вы никогда не пройдете равнодушно мимо расколотого пополам дерева, которому несколько сотен лет. Мы остановились возле упавшей на землю кроны гигантского дерева. Вид поверженного снарядом исполина рождал всякие неблаговидные мысли о двуногом. Местные жители тоже останавливались, сокрушенно покачивая головами.
Удивительно, но все они приветливо здоровались с нами, будто добрые старые знакомые. Даже проходивший по другой стороне улице подросток кричал нам: «Бон суар!» и махал рукой, выражая свою радость от нашей встречи. Может, он приветствовал мужество белых пешеходов? На своем пути мы так и не встретили ни одного белого, все они предпочитали разъезжать на машинах.
Тропическое солнце не знает милосердия там, где нет деревьев, и здесь, на этой новой для нас планете, мы начинаем осознавать эту благость, что зовется тенью. Кажется, все живое стремится здесь под полог деревьев, и дерево здесь не только друг, но и священный тотем, который в руках умельцев обретает новую жизнь.
Мы хотим попасть на рынок, где торгуют поделками из дерева, но выходим к собору святой Анны, огромному храму, похожему на амбар, если бы не готический фасад красного кирпича. На древней, позеленевшей от времени черепице, зияют дыры – следы бомбежки. Де Бразза прибыл сюда не с пустыми руками: христианство в обмен на ценные породы деревьев, и все то, что было на поверхности, в неограниченных количествах. И сегодня вы можете обнаружить здесь поделки из деревьев акажу (красное), окуме (розовое), лимба (желтое), но покупать можно только со знатоками, иначе подсунут обыкновенную деревяшку.
После собора сворачиваем направо и попадаем на рынок, но сувениров здесь очень мало, в основном фрукты, овощи и всякая живность – больше всего птицы и коз. Рынок расположился вдоль канавы, промытой дождевой водой. Кусок ткани на земле, или пристроенный ящик – вот вам и лоток на котором разложен нехитрый товар, зачастую это какие-то корни, травы, непонятные жидкости в бутылках. Паша уверенно замечает: «Это местная аптека.» Идем друг за другом по узенькой тропинке между галдящим черным народом, протягивающим к нам свой товар. Здесь можно увидеть лица достойные африканской мистерии масок, в особенности старческие. Вот одно из них: эбонитовая кожа, складки которой будто вырублены топором, обрамлены белыми волосами на голове и такой же белой бородой.
Этот старик словно дух леса, он сидит на земле, погруженный то ли в транс, то ли в дремоту.
Мы без проводника, покупать ничего не собираемся, поэтому спешим выбраться от чересчур навязчивых торговцев. Обходим брошенный на краю канавы советский БТР и через разрушенную улицу попадаем к главному ориентиру – российскому посольству. Теперь по тенистой аллее из сорокаметровых деревьев спускаемся к великой Африканской реке. Весь берег в этом месте заставлен речными судами, брошенными, проржавевшими, без признаков жизни. Мы спускаемся к небольшому причалу, где маячат несколько уж больно знакомых фигурок. Нет, ну как это вам нравится? Наши рыбачки! По городу погулять они отказались, а здесь уже разматывают удочки, и помогает им местный босоногий мальчонка.
« А что Вы хотите?» – гудит Юра – «Чтоб я леску не помочил в речке Конго?» Перед нами раскинулся бескрайний поток мутной воды, противоположный берег еле просматривался, он уходил к горизонту, туда, где высились высотные здания Киншасы – столицы Заира. Рыба, как выяснилось чуть позже, здесь не клевала. Ничего примечательного на берегу, кроме черепа крокодила, мы не нашли. Паша запечатлел на фотопленку виды величественной реки, и мы отправились в гостиницу.
* * *
Наконец-то мы вылетаем в Пуэнт-Нуар за грузом. Это единственный океанский порт в Конго, построенный с 1934 по 1942 год. Здесь, как нам рассказывали представители компании, на которую мы работали, есть глубоководные причалы: лесной, нефтяной, рыболовный, пассажирский и специальные – для отгрузки марганцевой руды и экспорта калийных солей. Несмотря на такие серьезные рекомендации, груз нам пришлось ждать до обеда. Возможно, такая неразбериха была связана с недавними военными действиями, но вылетать нам пришлось ближе к вечеру, когда небесная стихия Африки предстает перед Вами во всей красе.
Если утром, как правило, безоблачно, то в десять появляются «барашки», в двенадцать – кучёвочка, и к шестнадцати – белые громады превращаются в черные, извергающие громы и молнии. Здесь, в аэропорту Нуара, мало оборудованных стоянок для самолетов, да и самолетов – раз два и обчелся. Нет тут и метеослужбы, которая бы выписала вам бюллетень фактической и прогнозируемой погоды на аэродроме посадки. Хочешь лети, хочешь нет – твое дело! Зато есть ресторан в двухэтажном здании аэропорта, где кормят вкусной, целиком зажаренной рыбой. Мы уже отобедали и никак не думали, что ужинать здесь нам не придется по той простой причине, что аэропорт работает только в светлое время суток.
Браззавиль нас встретил непроходимой черной стеной, полыхающей оранжевым, красным и синим огнем – такого ночного шоу вряд ли где можно увидеть. Пришлось разворачиваться и топать обратно. После длительных запросов, наконец, отозвался руководитель полетов, которого мы уговорили задержаться (на всякий случай!) на вышке. Еще пару часов ждали топлива; взлетали в полночь, когда начинало прикрывать грозой аэродром: надежда была на то, что в Браззавиле уже чисто. Через час из темени выплыли огни столицы, и мы садились на умытый ливнем аэродром.
* * *
Прощай Конго! ( Или до свидания?) Говорят: никогда не говори «никогда». Может быть, не надо говорить прощай?
На аэродроме шёл ливень с грозой, и по всем наставлениям взлетать в такую погоду запрещалось. Но нам очень хотелось «домой», в Луанду, и к тому же - обзорный локатор на «вышке» показывал единственный просвет, в который при желании можно было выскользнуть в сторону океана. На разбеге вода буквально заливала ветровые стекла кабины. «Дворники», включенные на полную мощность, бешено мотались перед глазами, позволяя видеть перед собой ограниченное пространство бетонки. В таких случаях самолет бежит по лужам как глиссер, поднимая в воздух потоки воды, он отбрасывает назад распыленный винтами шлейф.
Мы не были загружены и оторвались без осложнений – пилотируем по приборам и слышим как крупные капли шквалом барабанят по обшивке: только бы не град! Штурман припал к локатору: развороты вправо, влево потом опять влево.
За кабиной сверкнуло, потом еще и еще – казалось сверкающие нити протягивают свои щупальца к нам, они совсем рядом, но на самом деле, расстояние до них в несколько километров. Энергично набираем высоту, нас начинает трясти, как на ухабистой дороге и, неожиданно выскакиваем из облачности: высота две тысячи метров.
Теперь, когда солнце с западной стороны подсвечивает грозовые облака над устьем Конго, нам легче определиться, как обходить мощные «наковальни». Пришлось топать до береговой черты и идти над океаном до тех пор, пока не появилась возможность взять курс на юг. И все это время нас окружали шедевры атмосферного творения: немыслимые декорации из облаков с конфигурациями людей, животных, построек в виде башен – выбирайте все, на что хватит у вас воображения – театр стихии, подсвеченный поистине божественными всполохами молний.
Наша многотонная машина кажется утлым челноком на фоне этих громад, а мы – дети этого мироздания, взираем на вечную работу небесных сил через стекла кабин с бесконечным удивлением, как на нечто нереальное: вот ветвистое огненное дерево вспыхнуло и пробежало от одной башни ко второй, через несколько секунд, загорается ветка другой конфигурации – и так почти без перерывов. Пашка комментирует: «Небесная сварка. Если возьмется подварить что-нибудь на нашем «Антоне» – мало не покажется!»
Мы берем курс на Кабинду, вдоль нефтеносной береговой черты. Нефтью тут затоплена часть прибрежной суши; нефтяные платформы стоят и в океане – американские вертолетчики возят сюда рабочих из Кабинды. Через какой-то час мы будем уже «дома», и это самое лучшее, что могло случиться с нами за последнее время.
Итак, прощай Конго! Но никогда не говори: никогда.
Эту истину я вспоминал через три года, когда на военной стоянке аэропорта в Луанде увидел знакомую фигуру. Николай стал, по – моему, еще крупнее; и только его коротко остриженный бобрик, знакомая улыбка и манера быстро говорить – не изменились. Мы обнялись, хотя знакомство наше было довольно коротким.
– Какими судьбами? Ты помнишь, что говорил мне в Уфе?– напал я сразу на него с вопросами.
– А вот верить всяким глупостям, сказанным за рюмкой водки, вовсе не обязательно! – смеясь, отвечал он.
Зимой 2000 года мы работали над программой «Самолет для президента» – такое название придумали сами, и оно было достаточно условное. Правительство Уганды покупало транспортный самолет типа АН-26, АН-32. В конце – концов, остановились на АН-32, с более мощными двигателями. Мне была предоставлена возможность, подобрать экипаж; в дальнейшем, мы перегоняли машину в Энтэбэ (Уганда) и оставались там работать. Такая программа нас вполне устраивала, но мы столкнулись с трудностями при покупке самолета.
Начали с Казахстана: Алма – Аты, Кустанай. Последний нас встретил ледяным пронизывающим ветром. Самолеты были, но продавали то, что уже самим не потребно, и во что нужно вкладывать дополнительные деньги на ремонт.
На поезде до Астаны, и затем – ночью в аэропорт: из окон такси с удивлением рассматриваем широченные проспекты столицы, только что отстроенные дома, подсвеченные разноцветной иллюминацией. Восторгаемся ощущением простора и новизны. Таксист реагирует своеобразно: «Вы зайдите с тыльной стороны, увидите другое. Это только воротничок и манжеты, самой рубашки нет.»
В этот раз вчетвером мы прокатали нешуточные деньги, и теперь искали связи в ФАСе (Федеральная авиационная служба России) с тем, чтобы получить информацию о той технике, которая нам нужна. В результате добыли не только координаты искомого, но и сопровождающего, взявшего на себя роль посредника. Им то и был Николай, опытный штурман. (На данный момент отсиживал задницу в ФАСе) С первой минуты общения он располагал к себе открытостью, неизменной улыбкой, хорошим настроением. Это был оптимизм большого, статного человека, которому нет пятидесяти, и которого пришла провожать совсем молодая жена – почти девочка.
Уфа нас встретила непроходимыми сугробами, машины с трудом разъезжались на плохо очищенных дорогах. Уютные номера гостиницы знаменитого уфимского завода двигателей скрасили наш зимний вечер. Мы накрывали стол из припасенного заранее; жареная курица, копченая московская колбаса, селедка в баночках и другая снедь, скушать которую на ночь – смерти подобно. Но это нас не остановило, мы приступили к запланированному самоубийству с энтузиазмом, разливая водку по рюмкам. Вскоре выяснилось, что Николай, последние лет десять, как он сам выразился, « не вылазил» из Африки. Такие места как Киншаса, Кисангани, Энтэбэ и Луанда стали ему родными.
– А почему - бы тебе не поучаствовать в нашем предприятии? Место штурмана у нас пока вакантно. – Предлагаю я, и получаю тут же категорический отказ.
– Нет, ребята, в Африку – лучше убейте, больше не поеду! В начале марта 98 года нас положили под автоматами на бетонку лицом вниз в Браззавиле. Одели наручники и повезли на грузовике за город, в лес. Ну, думаю, это наше первое и последнее знакомство с тропическим лесом, который мы привыкли видеть сверху. Привезли к хижине крытой листьями, раздели до трусов и бросили в грязь. В первую ночь нас вывели на площадку под деревьями, клацнули затворами наших родных «калашников», и. мы стали прощаться с жизнью. Я закрыл глаза, вспомнил о Боге, и услышал стрельбу. Стреляли холостыми патронами. Двадцать три дня мы сидели в луже, под дождем, оправлялись под себя, ели объедки, которые нам бросали под ноги. Охранники пьянствовали рядом, в каком-то сараюшке. Когда им становилось скучно, выводили на расстрел. Целый год я провёл в больницах. Брюшной тиф, малярия, какая-то амеба и еще вагон и маленькая тележка. Кожа болталась на моём скелете, как не родная! А ты говоришь: поедем. Нет, батенька, извините!
- Коля, а ты знаешь, что мы в конце марта были десять дней в Браззавиле, может быть именно в то время, когда ты ещё маялся в джунглях? При этом мы свободно разгуливали по городу. Правда нас позвали с Луанды, а с Анголой у них насколько я знаю – дружба.
Ну да. А мы были приписаны к Киншасе, самолет у нас отобрали и на попутном мы добрались до Луанды, потом на перекладных до дома. без копейки денег. Постой, мы видели тогда на стоянке АН-12, «эко-виски» – это были вы?
Да, это была не наша машина, нам одолжили ее на командировку, но прилетели на ней – мы.
Ну вот, и Африка уже для русских становится тесной! А чего-то вы собрались туда, где полно малярии? Надо, как говорят хохлы, на «ридну Ангольщину» двигать. Там и бабки поисправнее платят.
– Не пришлось выбирать.. В следующий раз поедем, коль будем здоровы.
Вот такая история еще не старого штурмана, который обзавелся новой семьей, нашёл потерянную планету, и, который никогда теперь не говорит «никогда».
Хэмингуэй сказал, что кто побывал в Африке, будет снова и снова стремиться сюда. Есть еще наша современница, английская писательница – она осталась жить в Кении, хотя потеряла там мужа и сына. Размышляя над останками самых близких для нее людей, захороненными так далеко от родины, она пришла к выводу:
«Мы не вольны, выбирать место, где рождаемся, но можем выбрать ту сторону света, где умрём.» Только очень сильная женщина могла продолжать то, на что положили жизнь её мужчины – охранять живую природу. Её сына укусила ядовитая змея, а муж погиб в лапах льва, того самого, которого он запрещал отстреливать.
Мне очень бы хотелось хоть краешком глаза глянуть на этого человека, тем более что мы садились в Найроби ( столица Кении ) и была вероятность прилететь туда снова, но кто даст время разыскать ее ранчо? Мы невольники волшебной лампы Алладдина, а по – простому – летающего аппарата АН-12, каждый час простоя которого стоит деньги.
* * *
В этот заезд в Африку (обычно экипажи работают около шести месяцев) судьба уготовила мне больше впечатлений, чем заработанных денег. Нас все время посылали, словно пожарную команду, туда, где складывалась безвыходная ситуация. На этот раз мы летели не в Конго, а в ЮАР, где вышел из строя российский АН-12, работающий на алмазодобывающую компанию. Эта фирма вела разработки в Центральной Африканской республике, и нам предстояло возить буровое оборудование почти через весь континент.
Через четыре с половиной часа полета ночью садились на аэродроме Лансэрия, нас встречало море огней Йоханесбурга. Посадочная полоса оказалась на удивление узкой, конфигурацией напоминающей синусоиду: сначала мы катились вниз, потом – наверх, затем опять вниз. Почти американские горки! Долго рулили к стоянке и когда заняли отведенное нам место, огни полосы и рулёжных дорожек выключились – значит, ждали только нас. Так и оказалось. На вышке руководителя полётов встречал русский парень Василий, он занялся нашими проблемами: нужно было выбрать маршрут, вероятные аэродромы посадки для дозаправки.
Лететь в одну сторону предстояло около девяти часов, час на дозаправку на промежуточном аэродроме, два часа на разгрузку – итого рабочего времени в сутки составляет 21 –22 часа. 10 часов отдыха – второй рейс, затем суббота и воскресенье, дни здесь не рабочие ( в отличии от Анголы), и еще пара полетов в таком же темпе.
Только русские летчики могут так работать; и платить им можно гораздо меньше, чем своим, или капризным американцам. Спать при этом приходится в воздухе, по очереди, на своём рабочем месте.
Наконец-то все проблемы решены, и мы выходим от руководителя полетов, из помещения на втором этаже, заставленным комнатными пальмами, какими-то неизвестными нам растениями и мягкой мебелью, зеленой кожи, в которой просто утопаешь.
« Вот чёртовы капиталисты!» – бормочу я себе под нос, – Обокрали таки, нас, взяв себе наше знаменитое: «Всё на благо человека!» За всю свою жизнь на «вышках» у РП* я кроме ободранных диванов, с выглядывающими пружинами, ничего не видел. Вот так, мы – говорили, они – воплотили.
Южная ночь встречает нас местной июньской зимой: шесть градусов тепла. Вот тебе и Африка! Бежим в самолет за куртками – три легковые БМВ уже ждут нас.
Мощные бесшумные двигатели мчат нас через ночь по холмистой местности: впору и уснуть на этих удобных сиденьях, ведь мы с раннего утра на ногах. но какое там! Скорость не менее ста сорока, частые повороты, спуски, подъемы – встречные машины слепят фарами с левой стороны – очень непривычно, но здесь движение правостороннее.
Наконец мы сворачиваем с дороги и движемся вдоль каменного забора к воротам с небольшим домиком – что-то вроде пропускного пункта. К нам выходит человек и берет из рук водителя карточку–пропуск. Ворота открываются – перед нами уже хорошо освещенная территория гостиничного комплекса «Шумба» (лев).
Среди зелени на приличной территории раскинулись группы домиков–вигвамов, крытых тростником, стилизованных под бушменские жилища. Под сенью деревьев бесчисленные тропинки, клумбы, идеальный газон. Перед каждой группой домиков – автостоянка с номером соответствующего жилища. Несмотря на позднее время в ресторане для нас заказан ужин. Расселяемся по двое в три соседних «фигвама», принимаем горячий душ и извлекаем на свет припасенные белые рубашки с летными погончиками, черные брюки. Кондиционер в номере включать нет необходимости, а вот обогреватели уже заботливо включены. Две большие деревянные кровати, телефон, телевизор, холодильник – непреложный набор каждого солидного кэмпинга; но вот бесчисленное количество подушек и подушечек, удобные плетеные кресла и масса мелочей – создают домашнюю обстановку.
К еде здесь, похоже, очень серьезно относятся. Трудно сказать, как приготовлено это мясо, рыба, птица, но все – отменного вкуса, и, если вы захотите, это будет сделано при вас.
Было уже за полночь, но к столику, где нас усадили, пришел с подносом сам шеф-повар, югослав Бранко, сухощавый, подвижный, веселый человек, лет сорока.
«О! Русские летчики? Хорошие ребята и хорошие летчики!» – сказал он радостно, без акцента. Мы пригласили его выпить с нами вина – садиться отказался, но бокал взял в руки. Он признался в любви к русским людям; когда-то в молодости Бранко год прожил в Москве и с теплотой вспоминал то время. После обильной трапезы и излияний искренней благодарности за ужин, отяжелевшие, с единственными мыслями о горизонтальном положении на просторной кровати, мы шагаем под россыпью звезд южного полушария, где все не так, где все иначе перевернуто.
Вдруг мы слышим сзади: «Эй, ребята!» Бранко догоняет нас и тащит к себе в гости, в один из «фигвамов», в котором он проводит время свободное от работы. Все настолько устали, что нет сил даже для извинений: экипаж молча, веером разбегается по своим жилищам, и только мы со штурманом, не решаясь обидеть «земляка», не отказываемся от приглашения.
Бранко достает из холодильника бутылку виски, лед и широкие бокалы, которые он держит в морозильнике. Неожиданно у нас появляется второе дыхание, сон испаряется из моей головы, и, вовсе не от глотка виски: шеф – повар ресторана начинает говорить о литературе! Он говорит о том, что читал Толстого, Достоевского, Чехова. Что русские – удивительно душевные люди, и это как раз то, чего ему здесь не хватает. Мы рассказываем ему о трудностях, которые переживает сейчас русский народ и все народности, входившие в Советский Союз, о том, что ни великие умы, ни вожди, ни гениальная литература – не вывели наш народ из тупика, в котором он находится, по сей день.
Но он, кажется, не понимает, о чем это мы. Он пребывает ещё в том времени, когда молодым человеком шагал по Москве. Кажется, он на всю жизнь уверовал в душевное братство людей, не ищущих в своих отношениях между собой каких-то выгод, не думающих с утра до вечера о своей работе.
Мы и не пытаемся разуверить его мечту о вчерашней всеобщей мечте, нам просто приятно слышать о русских только хорошее. Какой толк напоминать нашему приятному собеседнику, что его работа здесь дала ему собственный дом, две машины, (одна из которых стояла рядом с личным домиком на территории гостиницы) и приличные деньги для безбедной жизни и, увы, ту работу, которая отнимала большую часть времени, в том числе и время на приятные общения. Не стали мы ему говорить и о том, что оставили свою родину и семьи, чтобы заработать какие-то деньги для достойной жизни. Обнялись с ним как с братом, и вышли под звездный купол, подсвеченный у основания первыми лучами рассвета.
Если и бывает райское утро, то оно наступило именно сегодня: во–первых не надо вставать в четыре часа, ( У нас загрузка после обеда, вылет в ночь, чтобы в Банги* прибыть утром.) во–вторых – нас встречает синий купол небосвода на котором невозможно отыскать даже крошечного облачка; воздух уже успел прогреться, но нежаркий – недвижим; разноголосое пение птиц озвучивает эту «зимнюю» картину; и в – третьих – нас сопровождают по территории ослепительные улыбки низкорослых зулусов и зулусок, одетых в синюю форменную одежду. ( У женщин – белые накрахмаленные чепчики и переднички.)
Ощущение праздника не покинет вас именно потому, что здесь все улыбаются; прислуга непременно остановится, чтобы поклониться Вам и поприветствовать. Даже косильщик газона, выключит свой агрегат, поздоровается, и подождет пока Вы пройдете. Кажется все искренне рады нам, ведь по настоящему людно здесь бывает только в выходные дни, а все начисления за работу идут от количества обслуженных клиентов.
В ресторане нас ожидал шведский стол, где кроме мясных, рыбных, горячих блюд в судках из нержавеющей стали на зажженных спиртовках – обилие соков, фруктов, сыров и снеди, название которой мы не стали спрашивать, но рискнули попробовать – всего понемножку. Персики, абрикосы, ананасы – как свежие, так и консервированные – отменного качества. Шведский стол в отеле высокого уровня – большое искушение! Хочется попробовать всё, но при этом остаться в рамках приличий.Нас шесть человек, и мы уговариваемся не повторяться с выбором, чтобы в полной мере за короткое время освоиться с местной гастрономией. Самое большое впечатление на меня произвели абрикосы – не свежие, а консервированные – это было настоящее ароматное чудо!
Рай не был бы раем, если бы пребывание в нем, не было бы достаточно коротким. После обеда нам предстояла загрузка и вылет в ночь. Загружали наш самолет около трех часов; в основном – разборное, крупногабаритное оборудование для бурения скважин. Грузовая кабина оказалась до потолка забита железками, все пустоты заполнялись какими-то ящиками и хозяйственной мелочью. Когда закрылся грузовой люк, оказалось что попасть в загруженное пространство через другие двери невозможно. В довершении всего нам привезли пластмассовый ящик (специальная тара для собак) с громадным ротвейлером.
Как нам объяснили – это был подарок фирмы президенту ЦАР*. «Подарок» весело скалился через решетку, но стал проявлять признаки беспокойства, как только его хозяин сел на машину и уехал, объяснив нам, что в Банги нас встретят и заберут псину по адресату.
Чемодан для зверюги имел две мощные ручки для переноски, выдвигающуюся миску для воды и двойной пол с дырочками для проветривания. Уникальное сооружение, но без клозета! Как зачарованные разглядывали мы столь продуманное вместилище для животного, пока не пришла в голову мысль: кто-то должен выводить его на промежуточном аэродроме до ветра, иначе в кабине мы задохнемся! Сопровождающего мы не могли взять – кроме шести человек экипажа, у нас на борту было шестеро африканеров – и никаких-нибудь, а настоящих потомков буров.
Все под два метра роста, и не широкой, а просто широченной кости; эти огромные рыжеволосые дядьки – один в один – походили на меринов тяжеловозов, и даже одеты были одинаково – в просторные шорты с широкими поясами и высокими, с толстыми подошвами ботинками на шнурках. Из рубашек с накладными карманами выглядывали ручищи, покрытые красной шерстью; на ногах, подобных мостовым опорам, эта шерсть уже была бурой. (Прошу не путать: буры – от слова бауэр, т.е. крестьянин)
Так вот, они стояли рядышком со злополучным ящиком и оживленно обсуждали ситуацию на африкаанс, смеси нидерландского, немецкого и английского. И это, по-человечески было понятно, – ящику предстояло путешествовать вместе с ними, в тесной пассажирской кабине АН-12, куда предстояло затащить еще шесть громадных чемоданов и наши продовольственные летные пайки. Но, непонятно, по сути, так как этот язык не понимают ни англичане, ни немцы.куда уж нам! К счастью они перешли на английский, и мы выяснили, что среди них есть великолепный знаток и любитель собак, который знает, как с ними обращаться.
Все уже было готово к вылету, ночь уже спустилась к нам на своих тёмных крыльях; оставалось затащить ящик, к которому мы обращались: «Чейз!» (Кажется всех крупных собак, которых я видел, звали «Чейзами».) и рассадить пассажиров, объяснив им о правилах пользования туалетом, который заменяло нам жестяное ведро.
Правило первое: «Если можешь не «ходить» (в ведро!) – не ходи!» Правило второе: «Если не можешь ходить – терпи сидя!» Правило третье: «Если не можешь терпеть, не «ходи» мимо! (Ведра)» И, если не можешь ни второго, ни третьего – исключи из рациона обильную еду и питие, особенно – пиво.
Может быть, такие подробности и утомительны для кого-то, но такие мелочи способны проделать в нашем экипажном бюджете ощутимую дыру. Так вызов спецмашины на аэродроме для слива туалета стоит пятьдесят долларов, заправка жидкостью – еще пятьдесят. Да ведь еще и не на всех аэродромах в Африке есть такие машины, зато сливать на стоянках содержимое туалета – запрещено везде.
Итак, мы предлагаем нашим пассажирам прогуляться перед вылетом, а сами беремся за ящик. Увы! Нас ждало легкое потрясение. В передний люк, что располагался под кабиной, и был единственным местом доступа на самолет после загрузки, (противоречащей всем летным законам) этот ящик не проходил. Предстояло разобрать его на две половины, а псину, у которой характер постепенно портился, втаскивать на руках! Посыпались предложения: найти намордник (ночью!), дать снотворного, ( не было, а если бы было, то как?) оставить здесь до следующего раза. ( но следующего раза может не быть, а это, как-никак, подарок президенту!)
Вспомнили про пассажира, объявившего себя знатоком собачек. Он как-то не то что сник, но призадумался, поглядывая на мощные челюсти Чейза –ротвейлеры славятся своей свирепостью. Благо товарищи пришли на выручку, и давай из широченных ремней своих мастерить ошейник с поводком. Совсем неожиданно пес обрадовался внезапному освобождению, принялся лизать мохнатые руки больших дядек. Так постепенно, делая остановки на полуметровых отрезках, его заволокли в кабину сильные потомки голландских поселенцев и водворили в ящик без тяжелых для себя последствий. Видно не глупые дядьки, понимают, что летчик с покусанными руками не довезёт их в Центральную, Африканскую. Мы посмеивались, не совсем представляя, сколько времени нам придется убить на эту псину.
Первая посадка у нас была в Хараре (Зимбабве). Здесь самое дешевое топливо для этого региона и заправили нас очень быстро: через час мы снова были в воздухе. И опять нас поглотила ночь: звездные миры с любопытством взирали на утлый челнок, забитый до крайности железками, с десятком таких разных людей, из совсем непохожих стран.
В Банги мы сели утром. Бедная псина стоически перенесла девятичасовой перелет – ящик оставался сух, несмотря на то, что воду она пила. Чтобы не ждать пока разгрузят самолет, Чейза извлекли из коробки и решили спустить по лестнице – стремянке. Но он неожиданно воспротивился и стал показывать клыки, не даваясь в руки.
Пришлось для его величества заказывать ленточный погрузчик. Чейз упирался своими мощными лапами, мотал мордой во все стороны, но покидать самолет не хотел. Пришлось спереди тянуть за поводок, а сзади толкать; так на четвереньках пса и стащили на начало резиновой ленты – включили мотор, и лента доставила упрямца вниз.
Теперь уже и местные жители узнали о том, что это собака президента, и проявляли к ней должное почтение. Впрочем, аэропорт был пуст, за исключением одного легкомоторного самолета, и этот случай с собакой внёс оживление в сонную тишину стоянки.
Потом произошел еще случай, может курьезный, может смешной, а для кого-то - печальный.
Один из встречающих был европейцем, и я обратил внимание на его безукоризненный вид: кремовый, великолепный костюм, (хотя все остальные были в рубашках) красивые светло–коричневые туфли. Он принимал кое-какой груз для ремонта офиса – обои, краску. Возможно, он был главой фирмы, и чтобы продемонстрировать свою демократичность, он протянул руки за большой десятилитровой банкой краски, с ручками вверху.
Груз подавали из снятого аварийного люка, и. как только он поднятыми руками ухватился за злополучную ручку, она оказалась в его ладонях, а сама банка с глухим звуком стукнулась о бетон. Тонкий металл не выдержал, верхняя крышка отлетела вверх; респектабельный молодой человек, инстинктивно раздвинул ноги и нагнулся, пытаясь сопроводить банку вниз.
Последствия были потрясающими: большая часть краски от сильного удара выплеснулась вверх, встретив на своем пути лицо, грудь, выставленные вперед руки.
Белая, маслянистая, эмаль стекала с волос и щек, с груди – на брюки и туфли у человека, который мгновенно выпрямился, стоял в шоке, опустив руки и закрыв глаза. Не прошло и нескольких минут, с тех пор, как он непрестанно улыбался, демонстрируя окружающим свои белые зубы.
Все, стоящие рядом, казалось, остолбенели. Прошла целая минута, пока кто-то не закричал: «Володя, срочно керосин и чистую тряпку!». Мы беспокоились за глаза и первым делом принялись осторожно промывать лицо сначала керосином, затем водой с мылом. Наш «клиент» терпеливо сносил всё, не произнося ни слова – казалось, он потерял дар речи.
Первое «сэнк ю» он пролепетал, когда мы одели его в нашу майку и трико не первой свежести. Туфли, отмытые в авиационном керосине, приобрели все цвета побежалости и довершали странное подобие человека, так непохожего на свой оригинал. Нет, не зря поётся в песне: «Вы скажете это другой человек, а он – тот же самый.» Наверное, у этой истории есть и поучительная часть, наподобие: «Не берись за не своё дело». Но, всё же это очень современно, когда молодой глава фирмы, вот так, вместе с рабочими, засучив рукава. Ах, да, засучить – то эти рукава, как раз он и забыл! Всё дело в этом.
Пока мы приводили в порядок француза, решившего потеряться в районах центральной Африки, истые дети местной земли, тщательно собирали с бетона белую краску в целлофановые пакеты, и вскоре исчезли, имея при этом очень довольные лица.
В память о нашей стоянке в Банги, на столичном аэродроме, останется большое белое пятно, которое, конечно же, смывать никто не будет. А если учесть, что краска очень качественная, то вы можете убедиться в достоверности этой истории, посетив самое сердце Африки, аэропорт Банги, где рядом с бетонными плитами, в изумрудной траве, живут красивые разноцветные ящерицы, и бесстрашно выползают на эти плиты, чтобы посмотреть на редкие самолеты и бледнолицых пришельцев из другого мира.
Наш путь лежал дальше, в Бриа, где мы должны были оставить могучих потомков буров с их железками и лететь обратно. Наш бортовой компьютер «джи-пи-эска», незаменимый электронный друг и навигатор, выводит нас на бурое пятно посреди необозримого моря джунглей.
Пятно постепенно вырастает в продолговатую оранжевого цвета полосу, торец которой оказывается во впадине, так что, пробежка по укатанному грунтовому покрытию, шестидесятитонной машине предстоит проделать снизу вверх. Успеваем увидеть крыши трех или четырех деревенек, окружающих аэродром. Клубы красно–коричневой, нашей же пыли, встречают нас на пробеге после разворота: скорее всего садились с попутным ветром: во - первых – направление ветра давать некому, нет руководителя полетов; во–вторых, если бы и был, лучше садиться с попутным, чем под гору.
Самолет здесь – событие равное космическому пришествию. Через час население всех окрестных селений стояло плотным кольцом вокруг нас. Во всяком случае, все дети были здесь и стояли в первых рядах. Самым расторопным, прибывшим сюда первыми, удалось подойти к самому самолету. Нет, подростки не попрошайничали - они предлагали нам свои поделки, которыми были заняты их руки.
Но вот прибыла полиция и оцепила самолет. Много интересных вещиц из дерева можно было выбрать за копейки, но мы опасались контактов: нас предупредили о возможных болезнях, поэтому предпочли разглядывать потерянную планету издалека.
Нас тоже откровенно разглядывали и самая любопытная человеческая порода, как и везде – женщины и дети. Причем женщины, особенно те, что помоложе, наполовину раздетые, откровенно демонстрировали свои прелести, призывно улыбались. Нам, не избалованным ласками женщин, оставалось только шутить на эту тему. «Юра Баймуратович, – спросил я нашего пилота, – а пошел бы на должность вождя отдельно взятого племени?» «Эх, мне бы баб деревеньку, любил бы их помаленьку! – отозвался вместо Юры штурман. – Ну, эти выходцы из Нидерландов и набурят здесь скважин! Не знаю как алмазы, а маленькие рыжие «бурята» здесь появятся». Вот так, слово к слову, родилось такое:
БУРУЮ ЗЕМЛЮ БУРЫ
АЛМАЗНЫМ БУРИЛИ БУРОМ.
ДЛЯ МНОГИХ И МНОГИХ БУРОВ
АЛМАЗЫ НУЖНЫ РЕБЯТА.
БУДЕТ ЗДЕСЬ ПРОРВА СКВАЖИН,
БУДУТ ЗДЕСЬ БЕГАТЬ БУРЯТА !
Нас провожало всё население окрестных деревень, они терпеливо прикрывались от пыли, поднятой винтами. Взлетая, мы видели лес черных рук, простёртых в небо. Для этих жителей – мы, вместе с самолетом, вечная загадка, как впрочем, и все они – для нас. Постепенно аэродром превратился в оранжевое пятнышко посреди зеленого ковра: мы покидали этот затерянный мир после короткого свидания с ним, но нашу память никогда не покинут картинки этого мира.
* * *
И всё же, каким странным образом, такие непохожие друг на друга миры могут быть связаны. Нет, не зря пел Володя Высоцкий о том, что «в общественном Парижском туалете есть надписи на русском языке».
Прошло три года, и мы снова выезжаем из международного аэропорта Луанда через КПП военной стоянки. На серой плите панельной пятиэтажки – прямо напротив – черной краской полуметровыми буквами написано: ЛЕОНИД. Чуть ниже – Казань 2000, ИГОРЬ.
Эти безвестные имена будут встречать нас теперь каждый день в течении полугода. Школьные парты и туалеты, русские березки и осины, оказались только «пробой пера» для авторов, нашедших средства и способы увековечить память о себе в Анголе.
В микроавтобусе со мной рядом сидит мой коллега и тезка, командир корабля АН-32, Сашка Федотов. Он уже в пятый раз приезжает работать на авиакомпанию «Элада» мистера Рибейры, несколько возбужден, и буквально не закрывает рта, комментируя, что здесь было раньше, как они жили, и как дело обстояло с местными девчонками. На вид, ему чуть больше сорока, лысый спереди череп компенсирует короткая растительность внизу – баки от висков переходят в усы и бороду. Большие выразительные глаза делают его лицо привлекательным, вероятно такие лица бывают у капитанов морских судов, но не в традициях мариманов подобная болтовня, да и среди лётчиков таких говорунов встретишь не часто. Когда подъехали к воротам виллы, причина такой словоохотливости прояснилась. Сашка давал понять, что он здесь старожил, и по этому праву ему первому выбирать комнату, хотя я был старше его на полтора десятка лет.
Калитка отворилась, и первой, кто вышел нас встречать, была наша кормилица Эмилия, чёрная женщина, в которой всего много, но без избытка. Она раскрыла свои руки для объятий и закричала на всю улицу: «Каманданте Алекс!»
Сам Алекс поспешил высвободиться из её рук, подхватил сумки и помчался по лестнице на второй этаж. Когда я зашел в свою комнату на первом этаже, всё стало ясно: мое окно выходило прямо на кухню, где коротали время не только повара, но и охранники. Весёленькая меня ожидала жизнь! Однако, когда после дружеского завтрака-обеда я свалился под марлевый полог над кроватью, я уже не слышал голосов на кухне и беспрерывных звуков самбы из старенького магнитофона. Ещё бы! Вторые сутки без сна.
Из Одессы нас провожал местный авиамафиози, громадный детина, из громадного джипа. Казалось, они неразделимы, чем-то похожи, человек и машина. Все называли его «Молот», и сопровождала его необыкновенно красивая женщина, рослая, с безупречной фигурой.
Мир, который изменился на наших глазах, и в котором теперь все покупалось и продавалось, был похож на океан, с его мелкими и глубокими местами, где плавали вот такие «рыбы-молоты», с несокрушимой психикой. Стареющий самолетный парк всего необъятного Союза, оказавшийся излишним ярмом на плечах изнемогающей экономики государства, прибирали многочисленные фирмы, организующие куплю-продажу, поставку запчастей, экипажей в третьи страны, где не было дорог, и где перевозки по воздуху приносили громадные барыши.
Молот не мог отправлять из Одессы самолет пустым, только за один этот рейс он положит к себе в карман несколько десятков тысяч долларов. На аэродром прибыли несколько «Камазов» с резиной для самолетов АН-12, ИЛ-18, АН-32, АН-26. Самый ходовой товар в Луанде!
Нет, он, эта рыба, с ничего не выражающими глазами, не подошёл к командиру корабля, ( в данном случае ко мне) не спросил, сколько мы можем взять, а просто отдал приказ грузить. Колёсами было забито все пространство салона до потолка, и только в самом хвосте остался пятачок с креслами, в которых расположились три экипажа, в том числе и моего будущего друга и сожителя по вилле Сашки, камандате Алекса.
С явным перегрузом мы садились ночью в Хартуме (Судан), но основные трудности нас ожидали на взлёте, после заправки. При 35 градусах самолет оторвался только в конце трехкилометровой полосы и мы буквально по одному метру «скребли» высоту, оглядывая в светлой ночи барханы под нами: этот песок не самое надежное место для посадки шестидесятипятитонной машины.
Но, что будешь делать? От таких вот «молотов» и прочих «авиа-акул», зависело в каких регионах нам работать, и какие деньги при этом получать за труд, сопряженный с каждодневным риском. Бунт здесь не уместен!
Я спал, и дневной сон мой был до странности продуктивен, он был логическим завершением моих мыслей о беспределе: Молот сидел у меня на правом сиденье, у нас отказал двигатель в наборе высоты после взлета, и, перегруженная машина, теряя скорость, падала на землю. Молот вопил при этом, страшным голосом, что хочет жить.
Вечером к нам пожаловал владелец авиакомпании «Элада» мистер Рибейро. Благородство – это то, чем наделяет природа от рождения, но у многих к шестидесяти эти признаки вымываются жизнью, как будто линяет белье от стирки. Здесь не тот случай. Персонаж, как две капли воды схожий с главой семейства из сериала «Санта-Барбара» – та же стать, та же прямая посадка головы украшенной серебром, те же черты лица; лишь медный цвет кожи выдает в нем полукровку.
До сего времени в его авиакомпании трудились АН-12, принося основные доходы. Ситуация поменялась как только жена президента принялась лоббировать закупки «Боингов». Были тому и объективные причины – девяностые годы оказались самыми «урожайными» по количеству упавших «антонов». Особенно потрясла всех катастрофа, когда АН-12 после взлета с отказавшим двигателем рухнул на жилые кварталы Луанды. В 98 году из-за отказа двигателей (26 августа) погиб наш экипаж из Белоруссии – Сергея Антонышева, в этом же году бесследно исчез в небе АН-12 из Жуковского, с нашим командиром Юрием Кутявиным, бывшем командире полка. Авторитетная комиссия авиационного департамента Анголы прибыла в Москву, чтобы выяснить возраст самолетов и фактический результат оказался потрясающим: ни одна машина не соответствовала тому возрасту, который значился в формулярах. Коммерческим авиакомпаниям были запрещены полеты АН-12, и вскоре все престарелые трудяги оказались в Конго, Заире и других менее щепетильных странах. Участь самолетов постигла и лётчиков, которых кроме малярии и безденежья ничего не ожидало в этих широтах. Рибейро сделал ставку на ИЛ-18 с реальным возрастом, и как показало будущее – не проиграл.
Нам первым выпало адаптировать здесь «ильюшин дизойту» (порт. – ильюшин восемнадцатый) к грунтовым аэродромам и это представлялось нам не совсем простой задачей. По сравнению с АН-12 у «ильюшина» высокие шасси, низкое расположение двигателей – вероятнее всего не исключено попадание камней в двигатель, деформация винтов и закрылков.
И первый, и самый главный вопрос стал о том, сколько возить груза. Рибейро предложил начать с 13 тонн. Сам бывший летчик, (летал на СИ –130») он понимал тонкости, понимал, что ИЛ-18 создавался для нормальных бетонированных полос, и только практика могла выявить его возможности в таких условиях. Тогда мало кто мог предположить, что «ильюшин» в полной мере подменит «антон» и будет, как грузовик, тягать 20 и более тонн груза.
Пощупав нас на английском языке, Рибейро понял, что этак мы не дойдем до сути, и перешел на португальский. Переводил для нас Бербейро, второй пилот АН-32, бывший подполковник ВВС Анголы. Его правильные черты лица были резко отличны от характерных излишеств по части носа и губ большинства местных народностей, и как тут не вспомнить о португальской крови, перемешенной в течение столетий в одном кубке. Да и прекрасный русский язык наводил на мысли о возможности дальнейшего общения с человеком, судьба которого не могла не заинтересовать меня. Так оно и оказалось. Слово за слово, разговорились, и история Бербейро, до удивления похожая на многие истории наших летчиков, стала мне известна.
Альфреду Дио Низио Бербейро родился в провинции Бенгелия, затем отец переехал в провинцию Сумбе ( по столице, гор. Сумбе ), где в Куанзе у отца был дом и собственная торговля. Здесь жила народность умбунду, самая многочисленная в Анголе.
Бербейра, как мы звали пилота на русский манер, имел семь братьев и одну сестру. Кто – есть – кто из этого семейства и говорит об удивительной мирной ассимиляции народов, которую предвидел еще старик Кант, в связи с развитием скоростного транспорта. Старший брат нашего героя – архитектор, получил образование в Германии и перетащил туда единственную сестру, шестого по счету ребенка.
Жульетта там же получила математическое образование, но работать стала в музее, в Берлине. Как вам это? Второй брат работает в Сумбе, финансистом в министерстве финансов, образование получил в Одессе. Четвертый, сам Бербейро, окончил Краснодарское училище летчиков. (В те времена это училище готовило только иностранный, военный контингент.) Седьмой погиб на мине, восьмой, с проблемами здоровья, живет с родителями.
С пятнадцати лет, Бербейро вступил в народное движение освобождения Анголы, стал секретарем по культуре и воспитанию молодежи. В семнадцать – окончил средний курс педагогического института, преподавал историю, был выбран депутатом парламента провинции. Такой блестящий взлет молодого провинциала был замечен народными вождями в столице, в Луанде на одном из молодежных слетов ему неожиданно подарили автомобиль, самый простенький джип. Однако безмерная ревность и зависть начальников в провинции, стоящих рангом выше, привела к всевозможным козням, в результате которых машина была отобрана, и Бербейро теперь чувствовал на себе постоянный прессинг.
Еще в школе он потихоньку от всех учил русский язык, и к семнадцати годам прочитал книгу о маршале Жукове. Откуда взялась в доме отца эта книга, и каким образом она повлияла на жизненный выбор парня – Алфреду Бербейро и сам толком не мог сказать. Он решил посвятить себя армии, выбрал авиацию, и, сколь не заманчивы были предложения влиятельных людей Луанды – теперь его путь лежал в небо, через дальнюю дорогу в страну холодов, страну удивительных, мужественных людей – русских, запускающих корабли в космос.
После училища молодой лейтенант служил в ВВС Анголы, как и Пашеку, наш локмайстер*, бросал бомбы на свою землю, там, где стояли войска Совимби.
Бербейро вырос до подполковника, и уже занимал должность в министерстве обороны, когда столкнулся с вопиющей несправедливостью по отношению к авиации верхних чинов министерства. Правдолюбивый подполковник не мог переступить через свою совесть; к тому же с Совимби заключили соглашение, и авиацию стали сокращать. Его голос, прозвучавший против – не был услышан, и Бербейро подал в отставку.
Надо было кормить семью, отставник сколотил бригаду строителей, обкладывал плиткой дорогие виллы богатых людей. Так он познакомился с жилищем мистера Рибейро, затем и с самим миллионером и бывшим летчиком, сделавшим свое состояние на воздушных перевозках. На Рибейро произвел впечатление пилот ВВС, его великолепный русский язык, и он взял его к себе летчиком. Так юный идеалист и мечтатель стал наконец-то ногами на твердую землю – ведь теперь он получал за свою работу «зелеными», а душа его никогда не расставалась с небом.
Бербейра (так мы звали лётчика, в отличие от правильного – Бербейро), бывал у нас ежедневно, в дни вылетов он обедал у нас и с удовольствием ел борщ с чесноком.
Борщ научили готовить Эмилию наши ребята, и хотя она не баловала нас особенным разнообразием, куриный суп с кусочками птицы и борщ с мясом – были наваристы и вкусны. На второе обычно подавали мясо, курицу или рыбу с рисом, ну и, естественно, салаты, которые мы ели с опаской: овощи мылись водой из-под крана.
Когда вечером перед ужином мы открывали бутылочку виски (в целях дезинфекции), Эмилия иногда подходила к нам со своим стаканом, но с нами не выпивала, а уходила к себе на кухню.
Забавный случай: пытаюсь на смеси языков объяснить нашей хозяйке, что в моей комнате сломался кондиционер: «Эмилия, мульта колор!»* - говорю я и показываю пальцем на дверь моего жилища. Эмилия неожиданно смущается, и, потупив глаза: « Команданте, мульта фаляр!» Это означает, что я много болтаю.
Я теряюсь, но потом до меня доходит, что она расценила мои жесты и слова совершенно иным образом. Хохочу, и сквозь слезы пытаюсь исправиться: «Эмилия! Ми каза – мульта колор! Кондишен – Санта Мария!» ( В моей комнате очень жарко. Санта Мария – на местном слэнге означает умер.) Дошло! Теперь уже и она, расценившая мои слова, как приглашение «погреться», хохочет.
К сожалению, всё так и закончилось этим разговором, и я прожил без кондиционера два месяца, пока за эту проблему не взялся сам Рибейра.
К чести владельца нашего самолета – он следил за исправностью авиатехники, его частенько можно было видеть на аэродроме, где он принимал непосредственное участие во всех наших проблемах. Полгода мы пролетали без серьезных отказов и, наш «ильюшин», с честью прошел испытание на грунтовых аэродромах Анголы.
Но далеко не во всех авиакомпаниях так же благополучно обстояло дело с поставкой запчастей и ремонтом. Я навидался здесь всякого и, казалось, меня нечем было удивить, но вот что рассказал мой сослуживец и приятель Сергей, командир корабля, летающий не один год в этих широтах.
«Разгружаемся в Лукапе, к нам на борт заходит бортинженер с соседнего по стоянке АН-12. Просит: «Дайте летчика с опытом, долететь до Луанды. Наш командир пострадал, еле живой.»
Оказывается под лётчиком сломалась стремянка, и он, падая, ударился самым интересным местом, между ног.
Поначалу мне надо было освоиться в кабине. Самолет был очень старый и расположение приборов и оборудования здесь, несколько отличались. Но это, конечно, не проблема. Командира усадили в правое кресло. Лицо – перекошенное от боли, спрашивает: «У вас есть, кому лететь?» Ну, здесь дело ясное, иначе бы не пришел, отвечаю. Сложил руки внизу живота и, тяжело выдыхая, сказал: « На разбеге на скорость не смотри, прибор не работает.»
Перед самым разбегом выясняется, что управление передним колесом тоже работает не в полной мере, есть проблемы с гидравликой, не работает высотомер и лишь курсовая система в исправном состоянии. Мне этот полет в два часа показался очень длинным.
На посадке пришлось гадать: слетим с полосы, или нет? На пробеге направление до конца выдерживал рулем направления, затем тормозами. Гидравликой переднее колесо не управлялось. Рулить пришлось, используя тормоза основных колес по полной программе.
Своеобразие летной практики в Африке, сопряжённой с постоянным риском, практики опровергающей и попирающей все лётные законы, породило особый тип летчиков – «африканеров»; это каста людей, как правило, профессионалов в самом высоком смысле, прошла неумолимый естественный отбор. Слабые здесь не задерживались, середняки – либо не выдерживали жестких условий, либо попадали в разряд «профи», оценить планку которых могли только такие же, как они сами.
Что такое посадить тяжёлую машину с перегрузом в десятку тонн на короткую полосу, или грунтовую, с неровной поверхностью глинистую почву, размытую дождями, знают только те, кто садился на эти полосы, и, в том числе те, чьи самолеты недвижными остовами белеют вдоль посадочных полос, как памятники неудавшимся посадкам.
Цена такого рода профессионализма - вполне конкретная. Тонна груза сверх узаконенной нормы стоила в среднем пятьсот долларов. ( Меньше или больше в зависимости от конъюктуры на сегодняшний день) За шесть тонн перегруза экипаж получал прямо под самолетом три тысячи долларов. Если выполнялись в день два рейса, каждый из шести членов экипажа зарабатывал в день тысячу.
Возможность делать, как казалось, невозможное, и та лавина денег, которая обрушилась впервые – все это было серьезным испытанием. Многие начинали своеобразное коллекционирование, вливая в себя всё разнообразие винной продукции, дорогой и такой недоступной в прежней жизни: такиелётчики, как правило, скорее всего теряли реальную почву под ногами, и рано или поздно оказывались на обочине взлетной полосы, а потом и жизни, если не расставались с ней навсегда.
Некоторые, особенно те что помоложе, заболевали особым видом снобизма, мнили себя непревзойденными, и жизнь, если не возвращала их к разбитому корыту, то ловила на пустяках, осложнявших и без того непростые пути в небесах Африки. Я всегда пытался понять, откуда в людях берутся ростки этого желания п р е в о с х о д и т ь. Нет, не быть лучше, не быть первым в своём деле, а вот эта надменность и пренебрежение ко всему, что ниже тебя ростом.
Мы заруливаем в Нзаже на стоянку по кирпично–красной, каменистой земле, ставшей для нас чем-то привычным. Густое облако коричневой пыли, поднятое нашим самолетом, ветер утащил в противоположную сторону от стоянки, и мы с легкой совестью, ( не окунули в пыль другие борты) становимся рядом с АН–72, который зовем «зулу» – по последней букве «z» его индекса, прописанного черными буквами на верхней, белой части фюзеляжа. (Нижняя часть, как на морском лайнере, выкрашена в голубой цвет.)
Здесь, в Нзаже, самолеты на стоянке стоят вплотную к взлетной полосе и старожилы, уважающие негласный закон, выруливают для взлета в конец полосы, чтобы не искупать в пыли, стоявших под разгрузкой машины. Но не все так деликатны. Так, например, эта же «зулу» взлетела на наших глазах перед подходившем к аэродрому АН–32, экипаж последнего садился в пыль, вслепую, рискуя слететь с полосы.
Всё это происходило только потому, что чёткого руководства на подобных аэродромах отсутствовало, и здесь должна была работать негласная, «джентельменская» этика, которая, в основном, соблюдалась.
Не успевают наши винты остановиться, как к нам на полной скорости подлетает древний, сделанный когда-то во Франции «каминьён»* – большущая грузовая машина с откидными бортами. Можно ли назвать бестолковостью желание покрасоваться, и на полной скорости, так чтобы тебя видели лётчики, подкатить, поднимая пыль, и во всю скрипя тормозами? Вот мы какие!
Иногда лихачество заканчивается плачевно, но такой опыт не дает поводов для размышлений, все последующие – подъезжают так же «весело», с включенной во всю музыкой в кабине. Уж такой это веселый народ! Один из местных водителей переехал на аэродроме своего соотечественника. Через неделю мы узнаем, что его палками убили родственники погибшего. Полиция, говорят, в эти дела предпочитает не ввязываться.
Если я вам скажу, что был июль, что погода была солнечная – это означает не сказать ничего: в это время здесь – осень, дождей нет, горит высохшая саванна; с высоты это грандиозное зрелище, особенно ночью: огонь расходится кругами и овалами, занимающими громадную площадь; сегодня горит рядом с аэродромом, пахнет гарью, ветер со стороны пожара подтягивает дым, который смешивается с солнечным маревом и создает подобие нереальности.
Нзаж, где мы бываем чаще всего, и сегодня припарковались для разгрузки – самая восточная часть Анголы, на границе с Заиром. Эта граница существует только на карте, местные жители ходят из деревни в деревню по тропам с поклажами на голове. Одна из тропинок проходит прямо через аэродром, в конце полосы. Как правило, люди здесь приветливы, здороваются первыми, их не удивишь самолетом – они привыкли к нему как к неотъемлемой реалии мира иного.
Пока шла разгрузка, я часто прогуливался недалеко от этой тропы. Несколько раз видел здесь местного жителя, передвигавшегося на четвереньках. Обе ноги выше лодыжки у него отсутствовали, на коленях были привязаны куски старых покрышек от колес, а на руки одеты деревяшки с ремешками. Он « приходил» на четвереньках поглазеть на то, как взлетают и садятся самолеты. Молодое чёрное лицо его было озарено улыбкой, он приветливо махал мне рукой, и я в который раз думал о неодолимой силе жизни, здесь, на такой древней и вечно молодой земле красного цвета, на которой посеяны мины и съедены все экзотические животные. в космическом веке!
Может быть, если бы эта земля не была нашпигована алмазами, не было бы и мин, и самолетов, люди жили бы, как и их предки, радуясь тому, что дарило им щедрое солнце. О том, сколько здесь алмазов, ходили легенды. И, хотел бы ты этого, или нет, невольно, носок твоего ботинка начинает ковырять гальку; камешки здесь коричневые, белые, цвета опала и бирюзы. Такое богатство красок – будит воображение, появляются мысли о неслыханной удаче. ( Кто-то рассказывал о находках прямо здесь, на аэродроме!)
Летчики народ известный по части шуток, новичков любили «покупать». Были случаи, когда излишне доверчивые, брали лопатку, шли будто до ветру, принимались ковырять красную землю.
Как-то, мы везли местного горного инженера в Луанду. Тадеуш, как он представился нам, окончил Питерский институт, работает здесь на прииске. Он объяснил нам, что алмазоносный шельф залегает здесь на глубине пяти – шести метров, и, единственные места, где он может выходить на поверхность – это поймы рек, но там выставлена охрана. Несмотря на государственную монополию на добычу, «чёрный» алмазный рынок существует, из рук в руки ходят камешки, добытые неизвестно какой ценой.
Мы стояли под самолетом, спасаясь от солнца, вспоминали Юрия Ивановича Кутявина,* взлетевшего отсюда в октябре 1998 года со своим экипажем из Жуковского. Самолет и экипаж исчезли в небе Африки, не было обнаружено на земле никаких следов самолета и людей, никто не видел экипаж и в сопредельных странах. Слухи множились о крупных деньгах и алмазах, которые якобы согласились перевести в Луанду ребята. Если это так, то кристальной чистоты камешки умеют хранить тайны. Ведь на их борт садились крепкие, вооруженные до зубов чёрные «охранники»; куда они могли направить самолёт и что стало с экипажем – никто до сих пор не знает.
Никто не знает, кто напал на вооруженный эскорт, сопровождавший машину с миллионами долларов зарплаты, присланной сюда совладелицей приисков, некоей английской миллионершей. Теперь же, раз в неделю, сюда прилетает «алмазный» Боинг. Несколько сотен головорезов, обвешанных оружием, как новогодние елки игрушками, приносятся на машинах вместе с бесценными мешками. Накаченные чёрные красавцы блокируют весь аэродром, выставляют на вышках крупнокалиберные пулеметы, тесным кольцом окружают самолет. К нам они относятся снисходительно, подходят за сигареткой.
С одним из полковников из президентской гвардии, мы крепко сдружились, и он оказывал нам всяческие знаки внимания, привозил сувениры. Этот большой и симпатичный человек носил на поясе два пистолета, нож, а на плече у него болтался маленький автомат «узи». Он то и организовал здесь надлежащую охрану «народного» достояния, и одного жеста Тони, как мы его называли по - дружески, было достаточно в любом из случаев.
Когда полковник входил на самолет – все разговоры среди военной братии смолкали, его называли «каманданте», а хваленые гвардейцы на аэродроме откровенно побаивались: ходили слухи, что одного из них, уличенного в воровстве оружия, он застрелил собственноручно. Как и все мужественные люди, которые уверенно чувствуют себя на земле, и умеют обращаться с любым оружием, Тони почему-то не очень переносил полёты. По внешнему виду не было видно, но он заметно веселел после посадки и был неизменно расположен к нам, предлагал машину для наших надобностей, хотя ехать нам было некуда.
Скоро должен был прилететь Боинг за сокровищами алмазных копей и мы, в предвкушении «цирка» под названием «милитариситуэйшен», наблюдаем за разгрузкой. Голдящие трабалядоры затевают драку за право разгружать «авиньён»* – каждый из них хочет заработать пять долларов за пару часов, а молодежи приходит, как правило, гораздо больше, чем надо. Полицейские восстанавливают порядок, палками указывая на выбранных ими кандидатов.
В это время к нам подходят двое из кишиневского экипажа, с «зулушки». Есть время поболтать о всякой всячине, тем более, что они прибыли сюда совсем недавно, а наш контракт подходил к концу. Оба, командир и штурман, одеты одинаково. Поверх белых рубашек – светлые жилетки с множеством карманов; один погончик с золотыми нашивками прикреплен с левой стороны груди – важная деталь. К такому изобретению пришли недавно, обычно два погончика носят на плечах. Острая необходимость в карманах заставила модифицировать узаконенную форму; вместо чёрных – светлые легкие брюки из плащёвки. Года три назад, Ангольский департамент гражданской авиации запретил приезжать на аэродром экипажам в майках, шортах, спортивных брюках. Но, выдержать в Африке весь световой день в чёрных форменных брюках – невозможно. Поэтому борьба за форму со стороны властей, периодически затухая, продолжалась, пока не окончилась своеобразным консенсусом, где приличия соблюдены и сохранён, как знак различия, один погончик. Кто работал от темна – до темна, обычно припасали для переодевания летные комбинезоны, сохраненные от времён давних.
Нашим собеседникам нет еще и сорока, высоки, стать породистых людей, но тёмные очки не сняли, хотя общаемся мы впервые. Такая, казалось, мелочь, но. как же такие вот штришки, почти незаметные на полотне жизни, способны в мгновение рисовать цельные портреты!
И я не ошибся. Кишенёвские ребята с АН-72 – бывшие летчики Аэрофлота, командир экипажа до сего времени занимал какое-то начальственное кресло в Молдавском департаменте авиации. Что ж, и в больших креслах встречаются довольно скромные люди, особенно в Африке, где все причёсаны под одну гребенку. Здесь не тот случай!
Манера говорить напоминает те обстоятельства, когда что-то хотят продать подороже. В данном случае – себя. Этот, для меня ещё молодой человек, слова сцеживает, он привык, что его слушают. Безукоризненная чистота рубашек и брюк вызывает уважение, смешанное с удивлением: как можно умудриться в такой жаре? После взаимных приветствий, пожатий рук, «супер – пилот» (я уже дал ему кличку), небрежно кивает головой в сторону нашего «ильюшина»:
– Ну, как ваш «птеродактиль»?
Он говорит это, снисходительно улыбаясь, не пытаясь освободиться от очков, хотя видимся с ними в первый раз. Стоим с Серёгой с открытыми глазами, (очки держим в руках) но это не значит, что мы беззащитны. Неслыханная наглость! Отвечаю за двоих:
– Наш старичок? Ну, допустим, он привез сюда груза в два раза больше, чем ваш эмалированный тазик.
– Нет, нет. Иваныч, – поправляет меня Сергей. – Это не тазик. Это чайник со свистком. Тазик – «делта–фокстрот». У нас каждый АН-72 под своим именем.
– Разницы нет, чайник или тазик, – подвожу итог я, забыв про законы гостеприимства. (Кишенёвцы все-таки на нашей территории.) – но то, что аэродинамическое безобразие – однозначно! Наш-то старик из породы самолетов, которые делали гении! Ведь техника, если на то пошло, не только должна быть нафарширована всем современным, но хотя бы чем-то отдаленным напоминать аэроплан, а не какой-то там тазик, или хуже того – чайник. да еще со свистком.
Хотя все наши пассажи прозвучали в шутливых интонациях, подобного отпора кишеневцы явно не ожидали. Как выяснилось в дальнейшем, их заносчивость носила не столь безобидный характер. Казалось, никого кроме себя эти ребята не уважают. Они могли окунуть в пыль своих коллег, могли рулить так, что люди, работавшие на технике падали со стремянок от струи двигателей их самолета. Кончилось тем, что на одном из аэродромов их начали избивать, и только вмешательство ангольских солдат спасло их от справедливого гнева обиженных экипажей.
Летчики в плане юмора народ известный. Меткие прозвища давались не только людям, но и самолетам. Так, неплохому, в общем-то, самолету, ЯК–40 было дано обидное имя «окурок», за его короткий фюзеляж, а вполне современный АН–72 получил массу прозвищ за нелепо возвышающимися над фюзеляжем двигателями. Но, если отбросить в сторону шутки, весь мир не отказался от «птеродактилей» – самолетов оснащенных турбовинтовыми двигателями.
Такие долгожители как американский С–130 продолжают выпускать со стапелей, производят к ним запчасти и оборудование, двигатели. Почему? Да потому что не придумали еще двигателя экономичнее, а самолета неприхотливее при посадках на грунтовые полосы. Наш аналог «сто тридцатого» – АН–12 попросту прекратили выпускать, сделав ставку на «более современные», ни один из которых так и не смог заменить уникальную машину. В общем, и целом, великой авиационной державе нанесён непоправимый урон, потому что вернуться к такому производству теперь сложно.
В 1993 году в Брюсселе, на аэродроме я наблюдал, как королевская чета отправляется в полет на самолете с четырьмя турбовинтовыми двигателями – этот самолет был точной копией нашего ИЛ–18, стоящего на этом же аэродроме, только на другой стоянке. (Наш вылет, собственно, был задержан из-за убытия коронованных особ.)
Надёжность и экономичность – разве это маленькие аргументы? Прагматичный запад отлично понимает (и для этого не нужно целой палаты ума!), что должна существовать авиация всех форм, типов и категорий – природа не терпит пустоты – каждая ниша должна быть заполнена.
Стремясь летать «выше и быстрее», пытаясь стать «самыми современными», мы загубили золотой самолет, трудягу АН–12, который, не смотря ни на что, всё еще работает по всему свету. И даже «Си–130» не берёт столько груза, сколько возит наш престарелый «Антон»!
Конечно, трагедия распада некогда могучего и сильного необратима, лишена видимых признаков логики: законы гибели и вырождения настолько глубоко спрятаны, что не всякому уму дано распознать причинные связи – организм умирает, а вместе с ним гибнет все лучшее. Но, лучшее, будем надеяться, не исчезает бесследно, а трагедии, как известно, излечивает юмор. Авиационные байки рождают сами авиаторы, а иногда реальные события становятся покруче приукрашенных и имеют право, чтобы о них знали не только свидетели этих событий. К таким «летным происшествиям» я отношу наш вояж по маршруту: Минск – Париж – Брюссель – Минск в начале апреля 1993 года.
В те, не столь давние времена, когда время подлёта ракет средней дальности из предместий столиц Европейских цивилизаций, до столицы мало известной в тех краях Руси Белой составляло шесть минут, братание противных сторон началось с того, что Запад пожаловал на Восток – в данном случае на аэродром, с таким ужасным для французского уха словом – Мачулище.
Пока наши бывшие потенциальные враги присутствовали на процедуре уничтожения средств доставки грозных зарядов, жизнь в гарнизонах продолжалась в неизменных формах: все так же два раза в месяц проводились учебные тревоги, где после полуторачасового сбора личного состава (напоминаю: время подлета ракет – шесть минут!), начальниками и инспекторами вышестоящих штабов проверялись противогазы и комплектация “тревожного” чемоданчика, где в обязательном порядке, по описи приклеенной внутри, должны находится вилка, ложка, кружка, фонарик, комплект запасного белья, фурнитура( вы не знаете этого слова, читатель? Позор!) Всего двенадцать наименований.
Если чего-то у вас не доставало, послужившие полковники заставляли командиров записывать недостатки для последующего их устранения. Таким образом, жизнь ни в коем разе не стояла на месте, но и особенных колебаний почвы под ногами не ощущалось.
И тут грянул гром среди ясного неба. Нужен был самолет, чтобы лететь нашей комиссии с ответным визитом. Дело в том, что вчерашние наши враги прилетели на своем аэроплане. Не может же наше Министерство Обороны отправить делегацию на поезде! ( Да и где взять валюту, которая в те времена была способом внедрения в наш несокрушимый мир, и даже слово такое было ругательным.)
Читатель, не всякая история, оставившая неизгладимый след в наших душах, может потягаться с самой предисторией, или тем, что помогло осуществиться самому невероятному, тому, во что и сам ты слабо верил. Мы летели в Париж и Брюссель, нас принимали на дипломатическом уровне, где за все заплачено, и где мы – дорогие гости, попавшие на бал, продолжавшийся неделю.
В начале семидесятых, я жил в центре города у родителей жены, мы гоняли в футбол во дворе, на мини площадке с мини воротами. Мне были знакомы все ребята с соседних подъездов (от 16 до 40 лет – все считались ребятами, потому что и те и другие просили у мам «трешку» на бутылку.)
Саша не играл в футбол, но, как-то, во дворике, на скамейке, он вдруг решил угостить меня « чернилами». Мы выпили вина из бутылки, и неожиданно разговорились о литературе. Я ему о Борхесе и Маркесе, а он, подвыпивший, неутомимо спрашивал: «Ты кто? Летчик? Нет, брат, не похоже!» Мы прошлись по всей, как нам казалось, литературной вселенной, и нам чудилось, что мы не такие, как все, мы что-то знаем, чего не дано другим. Одним словом – родственные души.
Саша тогда оканчивал «иняз», и кто мог предположить, что этот юноша – очкарик, с интеллигентными чертами лица, станет военным переводчиком и будет служить в штабе округа, где впоследствии займет внушительную должность по внешним связям. Еще не раз сидели мы на скамеечке под деревьями, и я даже не знал, почему я с такой легкостью раскрываю пареньку свои мысли о прочитанном, и почему он платил мне тем же.
Потом мы потерялись, и когда неожиданно встретились, я увидел абсолютно лысый череп, но лицо, по–прежнему молодое, с той же мягкой улыбкой:
– Ты все летаешь? – спросил он, словно не верил в такую возможность.
– А ты все так же предан французской литературе? – ответил я вопросом на вопрос.
Сашин французский был великолепен – Стендаль и Бальзак, Гюго и Золя были прочитаны им на языке авторов.
На этот раз наш разговор не развивался возле литературной темы. Неожиданно для меня, Саша начал допрашивать меня о том, на каких именно я летаю самолетах. Я просветил его в этом отношении, упомянув, что за то долгое время, пока мы не виделись, я успел дважды побывать в Афганистане. Следующий его вопрос я принял за шутку. Ему стало интересно, может ли мой самолет слетать в Париж и вернуться обратно, не заправляясь.
– Ты хочешь на моем самолете слетать в Париж? – спросил я, чтобы продолжить эту шутливую интонацию.
– Да, нужно лететь в Париж. Но ваше командование отвечает: такого типа, вернее типа с такой продолжительностью полета, у нас нет. – Саша говорил на полном серьезе, и мне стало обидно за свой самолет, способный продержаться десять часов в воздухе и покрыть расстояние в пять тысяч километров.
Пришлось постоять за честь «ильюшина» и вразумить Сашу насчет способностей моей любимой техники. Он какое-то время разглядывал меня, как человека, в прямом смысле опустившегося перед ним с неба, потом приложил указательный палец к моей груди и сказал:
«Старик, я ведь не шутку шучу. Сегодня вечером тебе позвонит генерал Вакар. Он старший комиссии по ракетам средней дальности. Доложишь ему тактико–технические возможности твоего лайнера из ваших документов. И ни слова своему начальству!»
Вечером раздался звонок, и я снял черную трубку старенького аппарата, позвонить с которого можно было только на «Радон» – аэродромный АТС, соединяющий с «верхними» штабами:
«С Вами говорит генерал Вакар.»
Долго и обстоятельно докладывал я возможности самолета, затем услышал вопрос, который не был для меня неожиданностью: « Как, командир, справишься?»
«В Кабуле было посложнее. Вот только переводчик для ведения связи – нам необходим». – Ответил я, зная наперед, что прежде чем звонить мне, генерал наверняка затребовал к себе мое личное дело.
Уже на следующий день был издан приказ Министра обороны: «Командующему . воздушной армии. Для выполнения перевозки комиссии МО по маршруту: Минск – Париж – Брюссель – Минск выделить самолет ИЛ–18 и подготовить для выполнения задачи штатный экипаж».
Боже мой, что творилось в полку, как только стало известно о предстоящем вояже! Казалось, люди обезумели от одной мысли о том, что их товарищи, (не с того, ни с сего, вот так запросто, вдруг!) окажутся в Париже. Было забавно смотреть на то, как одни говорили: «Это очередная утка. Никуда вы не полетите.»
Другие активно вмешивались, чтобы помешать этому мероприятию, доказывали, что с таким количеством топлива (с максимальной заправкой равной двадцати одной тонне), нельзя садиться после трехчасового перелета – посадочная масса превышала допустимую.
Раздавались голоса заменить наш самолет ТУ–134 ым, но вот незадача – тот не подходил по уровню шумов к европейским меркам, да и топлива ему вряд ли хватит.
Третья категория норовила попасть к нам в экипаж любыми путями: так в полетный лист записались командир полка, штурман воздушной армии и еще пара человек связистов, под предлогом сбережения секретов спец-аппаратуры. Генерал Вакар (мир его праху!) позвонил мне еще раз: «Что за экипаж у тебя? Весь полк собрался на экскурсию? Давай мне фамилии, кто тебе нужен».
Были и те, кто завидовали нам по –хорошему, и от души желали успеха. Это было время перепутья, когда большое становилось маленьким, все представления рушились, и почва под ногами становилась зыбкой.
Вернулись мы благополучно. Саша блистал своим французским на дружеских вечеринках, а когда летели из Брюсселя в Минск, я посадил его на правое кресло и дал пилотировать самолет. Он был на небе в прямом и переносном смысле.
Луанда, конечно же, не Париж, но при желании и здесь можно организовать достойный отдых. Выходной день (дио де фольга) выпадает нам крайне редко. Сегодня – «сегунда – фера» (понедельник), у нас нет вылета, и поэтому можно позволить себе «дурмир кому ума пэдра», т.е. спать без задних ног.
После хорошего сна можно отправиться на Мусулу – полуостров, образующий одну из бухт на юге от Луанды. Главное – раздобыть автомобиль. У нас три водителя: Раймондо, Антонио, и Чомбе. Это виртуозы своего дела: в нескончаемом потоке машин – речь идет о зазорах в сантиметрах – вся поездка на тормозах, и нам кажется, что порой только чудо спасает нас от столкновения. За все время я не слышал ни разу ругани на дорогах. Если ты спешишь, достаточно выставить руку в окошко с поднятым вверх большим пальцем. Тебе уступят дорогу, причем вся процедура сопровождается взаимными улыбками. Для местных езда на автомобиле – это «пестня», как говорил один мой знакомый, своеобразный способ самовыражения – блеснуть своим умением.
Не хочется вспоминать на этом фоне Москву, где из открытых форточек часто доносится откровенная брань. Так или иначе, с водителями нам повезло, но заполучить автомобиль – проблема. Сегодня диспетчер – Дала. Долговязый болтун носил пиджаки и рубашки невообразимой расцветки, галстуки с пальмами, обезьянами, попугаями. Он никогда ничего не помнил и при каждом удобном случае спал.
Поговаривали, что принимал наркотики, но шеф вынужден был держать его из-за каких-то родственных связей. Два остальных – Ферраж и Банана – вполне сносные парни, с которыми мы поддерживали дружеские отношения. Пока по радиостанции выясняли отношения с Дала, подошел один из охранников и стал просить у меня деньги на такси. Забавно, правда? «Каманданте, вусе э динеры?»
Видете ли, нужно ехать домой, в автобусах очень жарко и не комфортно, а на маршрутке в самый раз. Он знал, что ему не откажут, и такая практика укоренилась у всего персонала виллы «Пушту – синьку», получающего в месяц по сто долларов. Всего-то сто! Ведь летчики получали тысячи.
Двенадцатилетняя Нэлма, родственница Эмилии, приходила к нам убирать комнаты. Сначала стали пропадать деньги оставленные на тумбочке, затем из карманов рубашек стали исчезать доллары. Подросток с намечающейся фигурой будущей модели, действовал настолько ловко, что мы никак не могли её поймать, но после каждой уборки – пропажа.
Маленькая хищница разделила операцию изъятия на четыре действия: первое – коснуться пальцами кармана; ( на предмет наличия, рубашки висели у нас не в шкафах, а на открытых металлических штангах.) второе – расстегнуть пуговицу; третье – мгновенное изъятие; четвертое – застегнуть пуговицу. Последнее – если позволит обстановка.
Когда у меня исчезли две тысячи долларов, пуговичка на рубашке, висевшей на вешалке, осталась расстегнутой. Я прогуливался рядом с комнатой, в открытую дверь видел, как Нэлма двигает шваброй по полу. возможно с кем-то разговаривал. Исходя из того, что находился рядом, в карман я залез гораздо позже, когда девчонки уже след простыл.
Терпение наше лопнуло, и мы вызвали Эмилию на переговоры. Это было двумя днями позже. Наш ультиматум звучал примерно так: « Полуголые дядьки бегают из душа в комнаты и подростку здесь делать нечего. Если не уберешь малявку, будем обращаться к Рибейре.» Нэлма в это время вытирала обеденный стол, она пыталась расслышать, о чем мы говорим, как всегда улыбалась нам, а в ушах у нее сверкали золотые сережки, на запястье – браслет, цепочка на шее .
«Иваныч, ты вышел на первое место по бескорыстной помощи местному населению!» – шутили ребята. С этого дня мы больше не видели этой девчонки, но без сомнений полагали – деньги будут потрачены на самые красивые вещи и. на мороженое. На память о Нэлме осталась фотография мило улыбающейся девушки-подростка, осуществившей свои детские мечты при помощи лётчиков ротозеев. Нечего растопыривать свои карманы с зеленью!
Итак, Дала стал неодолимой преградой на пути к нашему отдыху. Машины были заняты и «каманданте Алекс», а попросту – Сашка, принимает решение вести нас на своей «Хонде». Совсем недавно купил её, и чувство независимости переполняет его в связи с возможностью передвигаться в любом направлении. А ещё – планирует снять квартиру и вызвать сюда жену. Давно пора – он здесь около десятка лет с перерывами и считается знатоком по всем вопросам. При случае мы всегда бежим к нему, как к палочке-выручалочке.
Ещё не успевший прогреться утренний воздух ласкает наши головы через открытые окна машины и мы лениво ведем трёп о том, о сем.
– Пацаны, ехать приличное расстояние, даже не знаю, во что обойдется вам поездка в литровом исчислении. – весело роняет Сашка.
– А во что ты оцениваешь наше молчание? – вворачивает штурман Валера.
– Ты, собственно, о чём?
– Достаточно одной, из твоего гарема, узнать адресок квартирки, куда ты собраешься привести жену. Ой, страшно подумать, Саша!
– Это шантаж! Ладно, беру свои слова «в назад». Проклятый рынок, где всё покупается и всё продаётся!
Через двадцать минут мы проезжаем район богатых вилл на высоком обрывистом берегу океана. Дальше дорога ведет вниз, к причалу, где несколько кафешек и множество лодок с моторами. Народу не густо, пожалуй, только у нас сегодня «сегунда фера» (выходной).
Мусула – полуостров, образующий бухту. Здесь чистый океан, два берега – один внешний, с волной, другой – внутренний, где вода поспокойнее. За сто динеров с человека Вас отвезут на Мусулу, и заберут с косы в назначенное время.
Мотор ревет, осыпает брызгами, мы наслаждаемся чистым, морским воздухом, смешанным с солоноватой водяной пылью. Чем ближе берег, тем явственнее в нашем сознании накрытый стол под пальмами, с лобстерами, креветками, вкусно поджаренной свининой, холодным пивом и .
Берег абсолютно пуст, с тревогой мы вглядываемся в девственно белый песок. Сашка: «Да всё понятно, все на том берегу, или сидят за столиками.» Два юных худых ангольца с короткими косичками на шеях маячат на корме с довольными лицами, улыбаются, мурлычат себе под нос веселенькие мотивчики. Мы не комментируем Сашку, всё ж, знаток местной жизни, но в душу закрадываются сомнения.
Отступать некуда, отпускаем лодки и бредем босиком к первому ресторану, возле которого пустующая волейбольная площадка. На резной решетке среди пальм калитка с надписью: «CLOSED» Ни единой души. Бредем дальше. И так около трех километров. Единственный человек, попавший нам в поле зрения, объяснил, что в этот день заведения на Мусуле не работают, все заняты подготовкой к открытию сезона, начинающегося через неделю.
«Вот тебе бабушка и .», по – другому не скажешь! Лодок здесь никаких нет, обратная дорога нам светит только через четыре часа. если за нами приплывут. Ай да юные анголане, не знаем мы вашей матушки! Поди, сидят за столиками, и пьют пиво за наши шестьсот «кванзей».
– Ребята, – говорю я бодро, – и кто из нас не мечтал оказаться на необитаемом острове, среди пальм, песочка. Вот оно – всё перед вами!
Шесть мужиков, втиснувшие себя в маленькую «Хонду» и оставшиеся без обеда – картинка невесёлая, если даже кругом океан и пальмы. Самое поганое – негде даже купить бутылку воды! «Если купаться, пить не захочется!» – крикнул кто-то, и мы, побросав одежду на песок, бросились в воду.
Анатолий, Сашкин механик, пристроился на бетонированном выступе возле террасы и стал доставать содержимое из своего пакета, с которым он обнимался всю дорогу. «Эй, черти, что бы вы без Толика делали? Тоже мне, отцы–командиры.» На расстеленном пакете появились три банки кока колы, кусок вяленого мяса, засохшая лепешка и.целлофановый пакет «шелухи» – так называли пятидесятиграммовые пакетики дешевого виски, которые Толян таскал с собой повсюду, чтобы сэкономить на спиртном. Мы всегда посмеивались над его рачительностью, ну а сейчас схватили за руки, за ноги, и принялись качать в воздухе. Ай да Толя!
Уик-энд продолжался! Заплыв – «шелуха» – волейбол – заплыв и далее – в таком же порядке. Отдых удался, но больше уже никогда нам не пришлось выезжать сюда, в это чудное, до странности пустынное место, которое останется в нашей памяти. Да, видно в туристических фирмах мира нет еще таких путевок с названием «Мусула», но я верю – окончится война, и это место узнают, как Канары, или Мальдивы.
* * *
Настало время прощаться с Анголой, с Африкой. Все остаётся в прошлом, но этот мир потерянных планет – теперь уже навсегда со мной. Я знаю, что не напрасно обретался в мирах иных: мой взгляд на многие вещи – от простых, до сложных – изменился.
Да, африканское солнце наделено не только щедростью – оно будет отбирать у вас способность к движению, к мысли, ко всему, что требует быстрой реакции; оно тот бог, от которого ищут пристанища в тени. Люди, которые окружают здесь, будут истощать вас каждодневно своей непохожестью на всё, к чему мы привыкли с детства.
И всё же, как бы нам не казались чужды эти миры – откуда-то приходит новое откровение, позволяющее по другому смотреть на жизнь. Ведь африканец многое упростил, а многое за ненадобностью просто выбросил. Это я об условностях и рамках, в которых регламентирована жизнь белого человека.
С нами летал лок-майстер, которого все звали Рабале. Он утверждал, что его отец – большой знаток литературы, писатель, и назвал его так в честь великого Рабле, что на самом деле – это и есть его настоящее имя, просто его окружение переиначило звучание. Вслушайтесь: Рабле и – Раб-але.
Сам Рабале, кроме португальского, свободно владел русским и французским. Он был, несомненно, начитанным человеком, с ним можно было говорить на любые темы, но, как и всякий африканец – импульсивен. Он заводился с полоборота, мог кричать до тех пор, пока у него не пропадал голос. Приходилось успокаивать его всем экипажем.
У меня перед глазами и сейчас предстают улицы Луанды, забитые неунывающим народом, очень разным, по большей части бедным, где люди в оборванной одежде смешались с теми, кто одет поприличней.
И, всё это живёт и движется в непрекращающимся потоке. Местные цитрусовые – лимон или апельсин, несмотря на обилие солнца, до цивильных своих собратьев не дотягивают. В этих плодах большое количество зерен, но мало сока, и вкус оставляет желать лучшего. Большое количество ребятни, осаждающие городские мусорки, невольно наводят на мысли об аналогии с этими фруктами. Кажется, господь, сказавший своим детям: «Плодитесь и размножайтесь!», не разъяснил, зачем это нужно делать. Дети тут предоставлены сами себе ( в бедных семьях) и проходят своеобразный курс выживания.
Браки заключают меж собой люди состоятельные, остальное большинство – просто сходятся и живут, не задумываясь о том, как будут кормить свое бесчисленное семейство.
Как бы не была многочисленна и бедна семья, какой-нибудь старенький цветной телевизор обязательно есть. Здесь вечерами смотрят не только футбол, но и португальские сериалы, где красивые молодые женщины и мужчины живут в бесконечных любовных интригах, на фоне современных интерьеров и дорогих авто. Европейские сериалы породили в головах бедных столичных жителей своеобразный комплекс неполноценности, в особенности среди женщин.
Жёсткие волосы на голове, широкий нос и черная кожа – вот предмет несчастливого рожденья: ведь весь этот мир, его красота и богатство, все удовольствия и преимущества – отданы белым людям. Да, здесь, в Анголе нет бедных белых людей, и потому, успех и богатство, как и рождение под счастливой звездой – для умов местного большинства, связано с белым цветом кожи. И, хотя среди соотечественников много людей видных, богатых, у большинства бедных женщин в голове закрепился стереотип: если белый – значит иная, удачная жизнь.
Многие молодые женщины мечтают родить светлокожего ребенка, искренне считая, что он непременно станет преуспевающим и добьется в жизни успеха. Те, кто посмелее, попроворнее, подыскивают себе белых «амиго» на дискотеках, в таких как «Сан–Пауло», куда ходят в основном белые мужчины.
Итак, прощай Ангола, страна солнца, упрощающего жизнь и делающая ее неимоверно сложной, страна любвеобильных людей, для которых любовь никогда не становится непроходимым лабиринтом. Любовь – это очень просто и ненадолго, поэтому это то, что приносит радость, а не осложняет жизнь, как это бывает у белого человека.
Прощай, это значит: «никогда не говори никогда», это означает возможность вернуться памятью к тем трудным и незабываемым дням, которым, казалось, не будет конца.
2002г г.Минск
РУССКАЯ РУЛЕТКА
(послесловие к повести)
Как-то я прочитал печальную историю в «комсомолке» о семнадцатилетней девчонке, которая нашла старый наган деда и, вложив один патрон, принялась крутить барабан, предлагая своему парню «поиграть в рулетку». Тот отметил, что она на «взводе» и предложил ей прекратить дурачиться. «Так ты не хочешь поиграть со мной в эту пустяшную игру?», - сказала она раздраженно – «Всего лишь один шанс из семи! Нам он никогда не выпадет! Тогда я сама!» Она еще раз провела ладонью по барабану револьвера, наставила дуло в голову парня, нажала спуск. Раздался выстрел. Обрызганная кровью девушка потеряла сознание и не сразу пришла в себя. Видимо, чуть раньше, в ее голове произошло затмение, она решила, что жизнь вечна, а трагедии случаются только с другими.
Эта история – внезапный отголосок тех времен, когда в гражданскую войну рушилась великая Россия и таким образом русское офицерство, умирая вместе со своей родиной, придумало эту смертельную забаву. Какое отношение историческая память имела к молодой девчонке? Может она слышала разговоры своих родителей, и молодая поросль со звериной интуицией умеет чувствовать разложение всего, что их окружает? Так или иначе, законы распада властвуют во всех сферах и прежде всего дух этого распада обращен к людям, которые еще вчера составляли элиту империи.
Повесть «Потерянные планеты» (второе название: «Алмазы и пепел саванн») написана мной давно, но моя память вновь и вновь возвращается к прошедшим событиям, к историям и судьбам моих товарищей летчиков, связавших свою жизнь с работой на «черном континенте». Многие из них продолжают работать вдали от своего дома, чтобы достойно жить, посвящая себя многотрудному, опасному, но – любимому делу. Среди них – Владимир Кричковский, Сергей Брилёв, Василий Шпаковский, Владимир Купченко, Юрий Яковенко и многие другие.
С Владимиром Кричковским мы неожиданно увиделись на ж.д. вокзале в Минске – оба встречали московский поезд. Мне всегда было приятно видеть этого человека, своего сослуживца по армии и товарища по работе в Анголе.
Есть люди, которых время мало меняет, и даже крушение великой империи мало отразилось на их судьбе. Все тот же ровный свет больших серых глаз, та же сдержанная улыбка. И, хотя у Володи появились кое-какие проблемы со здоровьем, он сообщил мне, что через три дня отправляется в Анголу через Франкфурт, со своим экипажем.
К этому времени, я уже года четыре, как «завязал» с летной работой и в душе восхищался стоицизму ребят, преданных своему делу. Помню, тогда сказал ему:
- Владимир Викторович, все-таки мы стареем, ветшает техника. На кой ляд нам к старости рисковать, возить свои и так прокопченные «дубленки» сушиться в Африку?
Он улыбнулся своей мягкой улыбкой:
- Пусть будет так, как будет. Где-то я слышал: «Лучше умереть рано в небе, чем жить долго у корыта». Ну, как я здесь существую? Четыре стены, и изредка – к озеру на карасика. Так лучше ловить пешку (рыба – португ.) в Атлантике!
Бог не обидел Кричковского ни статью, ни благородством черт лица. Но, как известно, по-настоящему мужчина красив только тогда, когда занят своим любимым делом. Спокойный, до нельзя выдержанный, Кричковский был таким и в должности заместителя командира полка по летной подготовке.
В чем же была «изюминка» его цельного характера, натуры, которая не хотела сдаваться обстоятельствам, разрушенным жизненным приоритетам? Пожалуй, он сохранил в своем сердце привычку «быть летчиком», и эта его любовь не ограничивалась одними воспоминаниями, а была деятельна, активна.
Я знаю много примеров, когда летчики помоложе Кричковского закончили жизнь у пивных ларьков, но это -- не для нашего героя.
Как-то я зашел к нему в гости, после его очередного вояжа в Африку. Он завел меня в спальню, и я увидел на полу две собранные им летающие модели самолетов. Как выразился Володя, он работал над ними в свободное время.
– В свободное время от чего? – спросил я, зная, что после командировок экипажи отдыхают.
– В свободное время от полетов! – ответил он со своей неизменной улыбкой и повел меня в свой кабинет.
Здесь большую часть комнаты занимал компьютер и принадлежности к нему.
– Этот агрегат собирал друг моего сына, специалист по электронике. Сюда специально «вбита» память огромного объема. Программы обеспечения полетов имеют гегобайтные размеры памяти, - рассказывал он.
Голубой экран засветился и Криковский вставил в процессор жесткий диск с программой.
– Куда бы ты хотел слетать? На Канары, в Лондон, Париж или Сингапур? Данные почти всех крупнейших аэроузлов мира взяты из сборников Джепсена и воспроизведены в электронной памяти в том виде, в каком они существуют в природе. Моря и реки, береговая черта и горы, даже незначительные превышения и препятсвия – все есть на картинке. И если ты на снижении зацепишь за телебашню или небоскреб, компьютер изобразит крушение.
Около двух часов мы выполняли «заходы на посадку» в аэропортах Чикаго и Хитроу, в знакомой нам Луанде и незнакомом Сингапуре.
Володя показывал мне, как можно с помощью компьютера пилотировать Ильюшин восемнадцатый по проборам из кабины, а также, наблюдая собственный самолет в воздухе со стороны.
Кроме всего прочего, мы имели возможность выбирать погодные условия: дождь, ухудшение видимости, туман. И здесь заход на посадку выполнялся только по приборам.
Держа свои пальцы на рукояти джостика, Кричковский со скурпулезной точностью, имитируя движения штурвала и рукоятки управления двигателями, подводил лайнер к началу посадочной полосы.
И все это не было игрой – убедиться в этом можно сразу, взяв рукоятку джостика в руку. Непосвященному тут нужно начинать с азов. Здесь было все: запуск двигателей, выруливание, выдерживание набора высоты и курса. Это был домашний летный тренажер, сродни настоящему, напичканному современной электроникой. И, сколько же нужно было вложить усилий, времени и денег, чтобы организовать подобное у себя дома!
Тогда, на вокзале, я пожелал Володе счастливого пути, удачной работы и распрощался с ним, крепко пожав руку. Время бежит незаметно, и я вскоре узнаю, что Кричковский вернулся домой, отработав положенное. Звоню:
– Как отработал?
– Нормально. Работы мало. Войны нет, грузы выгоднее возить по земле.
– Как мистер Рибейро?
– Все так же, летчиков не обижает.
– Как Сашка, командир «Ан-32»?
– Сашка женился на мулатке, построил себе домик из местной глины в Луанде, купил машину.
Вот так! Для одних «черный континент» становится второй родиной, для других – последней чертой жизни.
Гришу Яроша я знал с девяносто седьмого года, когда начинал работать в Луанде. Он летал «вторым» летчиком в экипаже у Шпаковского, моего бывшего сослуживца. Независимость взглядов и суждений носила у Гриши какой-то воинственный характер, но за этим скрывалось его нежелание жить по общим меркам и следовать за всеми. Он не пил даже пива, был сухощав, подтянут и его самым любимым занятием было плаванье. Григорий заплывал в океане так далеко, что его друзья поначалу беспокоились, а потом привыкли. Голый череп он прикрывал от солнца белой фуражкой с козырьком. Чтобы компенсировать отсутствие растительности на голове он носил черные усы и бородку. Орлиный нос и карие глаза делали его похожим на кавказца, да и его манера поведения могла указывать на присутствие горячей крови у его предков. Частенько Гриша кипятился совершенно напрасно, но когда остывал, был неплохим собеседником. В Луанде у нас с ним сложились доверительные отношения, видно поэтому, спустя пару лет он позвонил мне домой и предложил поработать с ним в Эфиопии. У меня были другие планы, после этого разговора мы «потерялись», а через год мне сообщили, что Гриша работает командиром корабля в Конго, подлетывая еще и на легкомоторных самолетах.
Григорий Ярош разбился в Конго. В тот роковой для него день, он оставил на земле своего второго пилота, молодого парня из Гродно, поручив ему кое какие дела. Самолет рухнул после взлета, чудом выжил один из пассажиров, местный житель. Пилот Яроша еще не успел уехать с аэродрома и вместе со всеми помогал извлекать своего командира из-под горящих обломков. Ему же и выпало сопровождать гроб с телом Гриши на родину, в Мачулищи, где жила его семья.
Во Франкфурте, во время пересадки, гроб почему-то не загрузили в самолет, следующий в Минск. Пилоту пришлось ночевать в аэропорту в Минске, и только на вторые сутки останки Яроша вернулись на родину.
После похорон товарища Алексей (так назовем пилота, о котором у меня нет данных) отправился в Гродно, к родителям и невесте. Все в один голос уговаривали его не возвращаться в Конго, но парень настоял на своем:
– У меня контракт скоро заканчивается. Я не могу подвести товарищей! Через месяц я вернусь.
Алексей не вернулся. Свой последний перелет он совершил в «цинке» по тому же маршруту, что и Гриша Ярош.
* * *
Из тех, кого я знал, первую печальную страницу открыли летчики Сергей Антонышев, Володя Коноплёв – командир корабля и штурман погибли вместе со своим экипажем на «Ан-12», который мы с Бердиевым пригнали из Луанды в Минск восьмого июля 1998г. для проведения на нем регламентных работ (подробнее о них написано в повести). Антонышев ушел в Анголу 1 августа, а упали они под Луандой 26 августа.
В том же, роковом 98 году в октябре пропал без вести экипаж «Ан-12» из подмосковного Жуковского с командиром корабля из Беларуси, Юрием Кутявиным. Кутявин взлетел из Нзажа и его самолет словно растворился в небе Анголы.
Нзаж – аэродром с грунтовым покрытием. Красная земля саваны вокруг, в особенности в поймах рек, нашпигована алмазами. И хотя правительство приняло жесткие меры к незаконной добыче драгоценных камней, существовал «черный» рынок алмазов, добытых нелегально, ручным способом, в местах, которые не охранялись. Рядом с аэродромом – граница с Заиром, оттуда, из-за границы, часто появляются непрошеные гости, поэтому аэродром и алмазные прииски охраняют хорошо вооруженные правительственные войска.
Обломки пропавшего самолета, по сей день, не найдены на земле. Поэтому множились слухи о том, что вооруженные люди осуществили захват воздушного судна и направили его в Заир, где от экипажа, как от свидетелей, избавились. Поговаривали о том, что на борту Кутявина находились «левые» алмазы и большая сумма денег, но этого доказать невозможно. Даже если в руках угонщиков оставался только самолет – эта добыча стоила 300-400 тыс. долларов.
Для семей членов экипажа, их мужья и отцы числятся пропавшими без вести одиннадцать лет.
В феврале 2009 года погиб еще один гражданин Беларуси – Юрий Бабамуратович Бердиев. Он упал на своем «Ан-12» взлетая с аэродрома «Луксор». (Египет)
Юра был одним из опытнейших летчиков-«африканеров», он в течение последних двадцати лет, как мы говорили, не «вылезал» из Африки. Вести о нем доходили из Конго, Нигерии, Анголы, Ю.А.Р.
Я начинал с ним работать в Анголе в 1997 году и получал от него первые навыки работы в непростых условиях «черного континента». В повести он выступает самым крупным персонажем моего повествования, как в прямом, так и в переносном смысле. Ангольцы называли его «папа Юра» или «гранда-барыга». Последнее – на португальском языке означает большой живот. О том, какой прекрасный борщ с грибами умел готовить папа Юра, я рассказывал ранее.
Если не ошибаюсь во времени, в начале двухтысячных годов, для Бердиева уже прозвучал первый «звонок». Его самолет развалился при жесткой посадке на одном из аэродромов Анголы, при этом погиб штурман. Но и после этого он не оставил летное дело. Его работа стала для него безальтернативным способом существования, а Африка – родным домом. Земля пухом тебе, Юра!
Среди большинства положительных персонажей, существовал в нашей среде и «антигерой», лицо, утерявшее свой облик, как я считаю, из-за зеленого блеска известных нам купюр.
Это был штурман авиакомпании «ТехАвиаСервис» Гнидалев (фамилия изменена незначительно). Он пришел в коммерческую авиацию в отличие от нас из гражданского флота, считал возможным относиться к бывшим военным летчикам свысока. (Слабо знали английский!)
Несмотря на свою молодость (не было еще сорока), это был большой, грузный человек, самоуверенный и нагловатый. Но прославился он не своими достижениями в летной профессии, а тем, что его стала разыскивать милиция. Гнидалев срочно сбежал в Африку, где провидение (если существует таковое!) совершило над ним собственный суд.
За какие же грехи штурман удостоился внимания милиции, да еще и уголовной? Вы не поверите! Среди друзей его детства оказалась шпана, которая в то время занималась рэкетом. Гнидалев решил подзаработать и стал наводить своих знакомых на летчиков, прибывших из Африки с деньгами. Бандиты терроризировали пилотов, отбирая у них часть заработаных денег, а нашему штурману – платили проценты.
В одном из случаев у вымогателей произошла осечка. Здоровеный механик самолета с кулаками под пуд, не внял угрозам «крутых ребят» и спустил их с лестничной клетки, не обращая внимания на их ножички. Один из бандитов ударился головой о ступени и потерял сознание, остальные разбежались. Вызвали скорую и милицию, дело закрутилось.
Финал этой истории: оставшимся в Минске выпала тюрьма, а Гнидалеву – наказанье оказалось куда строже. Конечно, скорее всего, он не заслуживал столь жестокой кары, его удел – позор и изгнание из рядов летного состава. Но, видимо, находясь в непосредственной близости к небесам, он прогневил их нешуточно.
При заходе на посадку в сложных метеоуслових, в дожде и при плохой видимости, самолет совершил грубую посадку, носовая стойка шасси сломалась, кабина летчиков разрушилась. Из всего экипажа погиб штурман Гнидалев, ему оторвало голову.
Что ж, такова вера людская! Если гибнет плохой человек – происходит возмездие, если хороший – то его забирает господь.
Не хотелось бы на такой грустной ноте заканчивать послесловие. И хотя на африканской земле, на обочине каждого аэродрома, безмолвными остовами белеют фюзеляжи российских самолетов, как памятники неудачным посадкам (оттащить дальше разрушенную технику в саванну нет средств), летчики работали и продолжают работать там, где они нужны, хотя прекрасно знают - полеты в Африке – русская рулетка -- иначе не назовешь. На этих страницах, я хотел бы пожелать всем труженикам пятого океана, и в особенности на Африканском континенте, удачной работы, мягких посадок, и чтобы каждого из них ожидала Земля, и чтоб небо их тоже любило!