Сага о человеке

Мы встретились, и я опять забыла всё на свете, забросила своих покровителей. На дворе – август, в тот же день, когда мы познакомились, ездили с ним на водохранилище, купались, загорали. Ночью возвращались в город, прокололи колесо.
Пошёл дождь, мы стояли на обочине. Антон, пока менял колесо промок до нитки. Сели на заднее сиденье, я стала снимать с него рубашку. Моя кофта была сухая, нужно было вытереть ему спину и грудь.
Он обнял меня, и наступили минуты одержимости, какой раньше я никогда не знала. Мне казалось, что это - ангел любви, о котором когда-то говорила старуха, залетел к нам в маленькое пространство кабины.
На миг я увидела лицо этого ангела, бледное, как мел. Почему же лицо его не розовое? Да, ведь это так и было - я почувствовала, что умираю.
Наши объятия были похожи на смертельные конвульсии, после которых тело становится обездвиженным. Во всяком случае, мне казалось, что я умерла, и бледное лицо ангела, что привиделось мне – словно вестник моей неминуемой смерти.
Я обхватила Антона руками, застыла, словно деревяшка. Что-то неожиданно нахлынуло, и я разрыдалась, обмякнув, растекаясь по его груди слезами.
Мы лежали, не в силах пошевелиться, и дождь лёгкими беспомощными крыльями, бился о стёкла машины. Потом, обнявшись, уснули. Когда я открыла глаза, дождь перестал, вышли из машины. Я никогда не дышала таким воздухом, я чувствовала, как где–то, возле лопаток, у меня отрастают крылышки: я готова была взлететь!

* * *

Как-то ко мне пришла подруга, принесла объявление из газеты: «Вот, смотри: иностранные женихи выбирают русских невест». Пришла в голову мысль: надо бежать! К одному «спонсору», и на всю жизнь. Сколько можно оставаться заложницей родительских разборок, заложницей любви, которая не имела будущего?
Недолго думая, мы пошли сниматься в фотоателье. Подруга сказала, что снимки удачные, но мне не понравилось. Надо было посоветоваться с Антоном.
Он сказал: «Что ж, неплохо. Но в жизни, ты теплее. Тут какие – то искусственные позы, слишком яркий макияж, трафаретные платья на показ. Тебе не кажется? По-моему, надо больше естественности, простоты. Только такой образ по-настоящему имеет цену. Среди красивых сосудов предпочитают выбирать наполненный содержанием.».
Я тут же порвала фотографии и выбросила их. Это же надо! Хотя бы попереживал самую малость, по поводу моего отъезда! Значу я для него, хоть что-нибудь? Смотрит на меня, улыбается одними глазами: «Как же я здесь, без тебя? Будешь жить с богатым человеком, забудешь обо мне. Если жених окажется старым, может возьмёшь садовником?». Я расплакалась.
Не знаю, как я буду жить без Антона. Но он не бросит ради меня своих детей. Однажды он мне сказал: «Я знаю, что у тебя есть другие мужчины, но постарайся не врать мне. Будет достаточно: «На этой неделе я не смогу». Не утомляй меня историями, которые ты придумываешь».
Здесь меня прорвало. Я стала кричать, что мне никто кроме него не нужен, и если мы будем жить вместе, он убедится в этом. Антон хладнокровно ответил: «Это тебе только кажется! Совместная жизнь оставляет от любви только воспоминания».
Ерунда всё это! Не могут найти общий язык только те, которые не любили друг друга. Я сказала ему об этом, а он мне - о мельнице, которая мелет муку. Рассказывать он, конечно, умеет.
«Ты когда-нибудь видела большой ворох пшеницы? Столько зёрнышек! Все они похожи, но, если смотреть ближе – все разные, у всех своя судьба. Одни лягут в землю, дадут новые всходы, другие – перемелет мельница, и станут зёрнышки мукой. И те, и другие нужны жизни. Одни – чтобы давать новое потомство, другие, чтобы поддерживать жизнь».
Я поняла, о чём он. Выходило, что я – всего лишь мука, годная на лепёшки. По-моему, в его словах много жестокого. Лучше бы он ничего не рассказывал. С другой стороны – наверное, всё так и было. Моя девочка живёт где-то, и я ничего о ней не знаю. Её увезли за границу.
Наверное, Антон понял, что делает мне больно, и постарался сгладить сказанное: «Впрочем, никому неизвестно, кому жизнь, в каждом конкретном случае, отдаёт предпочтение. Просто мы, пока живём, должны сделать всё, на что способны. Когда-нибудь и ты отыщешь свою девочку, и скажешь: вот мой посев, вот мои глаза, губы и нос, и волосы такие, как были у меня.»
Антон, Антон. Ни к какому жениху за границу я не поеду. Сделай так, чтобы я хоть изредка видела тебя. Как мне хочется снова оказаться с тобой в машине, под шум дождя греть тебя, как ребёнка своим телом, уснуть и проснуться, зная что ты рядом!
Когда я без тебя, во мне всё умирает, и я стою, словно голое дерево под холодным небом.
Но, разве не ты меня уверял: «Если точно знаешь, что в тебе всё умерло, значит, ты ещё жива, нужно только чуточку подождать.»
Я подожду ещё. только чего? Может быть просто весны? Чистого неба, крика птиц и просто – глотка свежего, весеннего воздуха.
И тебя, Антон.

г Минск. 1995г.

 

ВИКУЛЯ

Девочка лежала на траве лицом вверх. Солнце пробивалось в тенистый двор, его лучи, весело дробясь в беспокойной листве, прыгали по лицу девочки, и она закрывала то один, то другой глаз.
Лето заканчивалось и солнце уже не жарило, как в июле, а, будто притомившись, осторожно ласкало. Казалось, девочка отдыхает. Но она чутко улавливала все звуки, долетающие до неё. Вдыхая запахи подвяленной травы, она косила глазами по сторонам.
Неожиданно, худенькое тельце девочки напряглось, как у маленького зверька; она приподнялась на локте. Из подъезда появился мужчина и направился к светлой машине – прямо напротив её позиции.
Она легко вскочила и, не торопясь, подошла к открытой двери иномарки.
- Можно закрою дверь?
Мужчина уже устроился на сиденье, его рука с сигаретой застыла в воздухе.
- Можно, - ответил он, и его серые насмешливые глаза оглядели девочку. - Как тебя зовут?
- Викуля.
Грязноватая ладошка уверенно захлопнула дверцу, мужчина запустил автомобиль и в открывшемся стекле, как в рамке, возник портрет девчушки.
Голубые глаза редкой чистоты с раскосиной, милая мордашка. Светлые волосы нечёсаны, платьице заношенное.
Известная история! Пьющие родители и всё такое, подумалось мужчине. Но он никак не мог предположить, что его тоже разглядывают. И глаза девочки, пробежав по фигуре незнакомца, сразу определили: этот – то, что надо!
Людей, сидящих в разных марках машины распознавать нетрудно. Викуля отчётливо понимала, каким оружием она может пользоваться. Вот и сейчас, она улыбалась, чтобы показать свои ровные зубки, глаза у неё при этом сужались, разбегаясь к вискам, делали её похожей на кореянку.
- Жвачка есть? – спросила Викуля, всё так же улыбаясь.
- Нет, Викуля, жвачки нет.
- А семки?
- Семок тоже нет, - в растерянности ответил мужчина и понял, что он не может, вот так просто, нажать на педаль газа и уехать. Он достал из портмонета денежную купюру и сунул её в карман платьица девочки через окно. Затем вышел из машины и пошёл к багажнику. Оттуда он извлёк ветку бананов, и ещё насыпал в целлофановый пакет чудных, тёмно-синих слив.
Викуля держала своё богатство в руках и смотрела, как автомобиль повернул за угол.
Девочка вернулась на своё место. Она разложила на траве свою добычу. Развернула шкурку одного из бананов и медленно стала жевать ароматный плод, пересчитывая разложенные на пакете сливы. Получилось четыре маленькие горки. Ее губы зашептали, и она пальцем прикасалась к каждой кучке: «Это – маме, это Светику, а это – Андрюшке. А это я, пожалуй съем сейчас, чего их таскать?»
Завечерело, и Вика засобиралась домой. Здесь же, на привокзальной площади, где располагался её тенистый двор с большим количеством дорогих машин, она купила молока и хлеба, пересчитала оставшиеся деньги, которые все должна отдать маме. Ей вспомнилось, как владелец «пучеглазой» машины, сверкающей лаком, протянул ей долларовую купюру с цифрой пятьдесят. Такой смешной, здоровый мужик, а волосы сзади заплетены в косичку:
«Что, пигалица, трудное детство?» - спросил он, улыбаясь, и она бойко ответила: «И ничего не трудное! Это у тебя было трудное! Я не пигалица, а Викуля».
Он расхохотался и долго не мог успокоиться. С тех пор она не видела щедрого человека с косичкой. Большинство давало какую-то мелочь, едва хватающую на молоко. Но за удачный день у неё набиралось кое-что, с чем она могла возвращаться к маме.
Вика долго ехала на автобусе, мимо частного сектора, где дома утопали в зелени. Ей было любопытно: как живут люди в этих домах за заборами со злыми собаками? Её пятиэтажка встречала Вику вывешенным бельём на балконах. На скамейке возле песочницы – пьяный дядя Миша, он упёрся ногами в жёлтый песок, там, где доска была оторвана, голова его свисала на грудь. Раньше он часто выпивал с папой, пока тот не умер.
Дверь открыла мама. Она была в старом халате, по рукам стекала мыльная пена. Утерев тыльной стороной ладони мокрый лоб, недовольно глянула на дочь.
- Опять вырядилась? Сколько раз говорить! На тебе должна быть рабочая одежда!
И мать показала на старую облезлую кофту, висевшую в прихожей. Вика, словно не заметив дурного настроения матери, пролетела в комнату вместе с большим целлофановым пакетом.
- Мамуля, не сердись! – пропела она весело. - Ты только посмотри, что я принесла!
Женщина, скорее похожая на бабушку, чем на мать, забрала у Вики деньги и прошла с пакетом на кухню. Её напряжённое лицо разгладилось, глаза потеплели.
- Викуля! - громко крикнула она.
Девочка как ветерок влетела на кухню. Мать ахнула. Кружась на одной ноге, маленькая стрекоза выписывала пируэты, придерживая рукой край развевающегося, шикарного розового платья, отделанного кружевами и рюшем.
- Мамуля, смотри! Тётя Маша подарила! Совсем новое!
Плотная фигура женщины как-то разом отяжелела, она что-то хотела сказать, но замолчала, едва прошептав имя дочери. Мать осела на табурет, оперлась спиной о потёртые обои, и, запрокинув вверх голову, беззвучно зарыдала, сотрясаясь всем телом.

 

ЗВЕРЁНЫШ

Пашка узнал знакомую машину и, с криком: «Ура!» бросился к ней. Прошлый раз дядька, приезжающий к маме, сажал его на колени, они ездили вокруг общежития, Пашка сам поворачивал руль. Его друзья, конечно, всё это видели.
На этот раз он не успел. Водитель скрылся в подъезде. Ребята окружили машину.
- Пашка, сколько она выжимает? - Спросил худенький мальчик с оттопыренными ушами.
- Сто шестьдесят. - Небрежно ответил Пашка.
- Врёшь, это только на спидометре!
Но Пашка даже не стал спорить. Он по- деловому толкнул ногой колесо, как это делают взрослые, внимательно осмотрел его и сказал:
- Слабовато накачено.
Пашка жил с матерью в маленькой комнате заводского общежития. Вторую комнату квартиры, где санузел был общим, занимали молодые муж и жена с ребёнком. В крошечной прихожей всегда висело мокрое детское бельё, даже в летнее время года был включен обогреватель. Пашка старался проходить осторожно, чтобы не разбудить толстощёкого Славку, но, обязательно задевал если не за обогреватель, то за шнур. В этой тесноте могла стоять и табуретка с электроплиткой, а лампочка в прихожей, как назло, никогда не горела. Когда в коридорчике что-то гремело, из-за того, что Пашка вечно спешил, мать кричала на него:
- Вот оторва! Вот зверёныш!
Тётя Света, их соседка, никогда не ругалась. И Фёдор тоже спокойный. Но такой огромный, еле в комнате помещается. Его жена рядом с ним – просто малютка! Однажды Пашка видел: Фёдор держал Светлану высоко на руках у самого потолка, а та смешно пищала, как маленькая.
Закончив осмотр машины, парень решил – самое время подняться домой.
- Подождите, я выйду! – предупредил он ребят.
Пашка пробежал мимо двух пожилых женщин – вахтёров. Они смотрели в телевизор, а заодно оглядывали входящих. На мальчишку внимания не обратили - здесь, в холле общежития, бегает много ребятни.
Лифт занят. Пашка, прыгая по ступенькам, помчался вверх. На повороте мальчуган неожиданно ударился головой во что-то мягкое: он влетел в живот полной женщины.
- Фу, чертёнок! - Выдохнула она и пошла дальше, бормоча что-то под нос.
Пашка ворвался в комнату, как ветер, быстрыми глазами осмотрел стол, где стояли бутылки и тарелки с закусками. Он подошёл и взял испачканной рукой плитку шоколада.
- А спросить надо? - Резким, неприятным голосом выкрикнула мать. Она не напомнила сыну о том, что он не поздоровался. Гость опередил её, заулыбался, словно несказанно обрадовался появлению мальчика:
- Пашка, здоров! Как жизнь?
Мальчонка не ответил, продолжал осматривать стол. Его внимание привлёк нарезанный лимон. Во вторую руку он взял две дольки. Подумал, вопросительно глядя на мужчину, спросил:
- Можно ещё?
- Да, да. Бери! - Поспешно ответил тот.
Пашка сосредоточенно подбирал пальцами дольки лимона, пока на тарелке не осталась одна.
- Пошёл вон! - Зло выкрикнула мать, и её красивое лицо стало неприятным, обнажая несколько верхних зубов, чуть выступающих вперёд.
- Лиза! - Умоляюще и просительно подал голос гость. Лиза метнула на него взгляд выразительных тёмных глаз и потянулась рукой за пачкой сигарет «Космос», лежащей на столе. Пашки уже и след простыл. Он выскочил на улицу и уже одаривал мальчишек лимонными дольками и шоколадом. Затем вытер руки о штаны и предложил играть в войну: он будет командиром! Никто не возразил.
Стало темнеть. Из открытых окон доносилось:
- Саша, домой! Коля!
Пашка знал – его не позовут. Мальчишки расходились, но ему идти домой не хотелось. Сейчас в комнате накурено. Мать уложит его под одеяло, а сама долго будет сидеть за столом, о чём-то разговаривая с гостем. Лицо у неё покраснеет, она будет громко смеяться.
Один раз Пашка проснулся ночью и услышал, как рядом, в темноте, ворочается, и вздыхает кто-то. Кровать матери скрипела, он слышал стоны, неясные слова, приглушённые рыдания. Он хотел закричать, но спазмы сдавили горло. Так и пролежал с открытыми глазами, пока не стихло.
В другой день Пашка видел этого дядьку при свете, раздетого, в постели матери. Зачем он здесь разлёгся? Что, у него нет своего дома? Не нужна им его машина! Подумаешь!
Пашка медленно плёлся по ступенькам. Он считал ступени, то и дело сбиваясь со счёта, останавливался, принимался считать заново. Вот и седьмой этаж. Подошёл к стеклянной стенке коридора, прижался носом к стеклу, смотрел на светящиеся квадраты окон второго корпуса.
- А может уже ушёл? - Тоскливо подумал паренёк и направился к двери.
Мать встретила его с улыбкой, помогала раздеваться, продолжая разговор с мужчиной.
- Ты думаешь, она на сто двадцать так одевается? Сучка! Я её знаю как облупленную!
Мать легонько хлопнула сына по заднице, и он отправился в одних трусах в душ. Фёдор каждый раз чертыхается, когда заходит сюда. А ему вполне места хватает. Он никогда таким большим не вырастет. Иначе как он в душе будет мыться?
Пашка поднатужился, поднял пластмассовый тазик с испачканными Славкиными штанишками, переставил его из места слива под душем на пол. Включил воду, долго стоял под струями тёплой воды, поднимая руки навстречу бьющим струям.
С полотенцем на плечах мальчик вошёл в комнату. Гость держал в руках мельницу – фонарь, искусно сделанную из спичек.
- Муженёк мой сделал. Когда лечился в Л.Т.П.* - сказала Лиза. Мужчина поспешно вернул вещь на полку. Он сидел в пиджаке, белой рубашке с галстуком и напоминал чем-то провинившегося человека.
Мать достала из шкафа Пашкину пижаму и бросила на застеленное кресло кровать, стоявшее в двух шагах от раскладного дивана. Стол и две книжных полки – одна под кухонные принадлежности, другая – по назначению - вот и вся нехитрая мебель комнатушки, служившей и гостиной, и кухней, и столовой.
- Одевайся и ложись! – властным тоном заявила молодая женщина.
Но Пашка даже и не подумал ложиться. Он взял книжку с картинками, забрался в трусах на своё спальное место и принялся листать страницы.
Открылась дверь, без стука вошла молодая женщина в халате, с бигуди на голове. Её остренькие глаза мельком пробежали по комнате, и, радостно раскрывшись, остановились на Лизе.
- Лизка! Ну, как съездила на юг? Чего не заходишь? Я тебе кое-что достала.
- А.а! - Вяло отозвалась Лиза. - Я тебе тоже подарок привезла.
Она взяла с полки что-то, поднесла к самому лицу гостьи. Та истерично взвизгнула, попятилась к двери. В руках у Лизы извивалась чёрная, с блестящим брюшком змея: из открытой пасти торчало раздвоенное тонкое жало. Это была искусно сделанная копия, открывающая пасть при нажатии пальцами.
- Что, Натаха, нравиться? - спросила насмешливо Лиза.
- Вылитая ты, змеюка! - выдохнула Наталья. Её перепуганное лицо побледнело, она не сразу опустила руки, вскинутые вверх для защиты.
- Садись к столу. - Не очень приветливо пригласила Лиза.
Минутный испуг закончился, и Наталья уже чувствовала себя непринуждённо. Незаметным движением она задела за отворот халата рукой: пройма расширилась, и стало видно то место, где грудь делиться пополам. Когда она присела на табуретку, полы халата разъехались, обнажив колени больше, чем того требовалось.
Пашка видел, как мамина подруга подносит рюмку ко рту, кривит рот в гримасе, притворно машет у рта рукой.
Начался нескончаемый разговор двух женщин. Забыв о мужчине, подруги выкладывали друг другу последние новости. Гость сидел в комнате, как одинокая скала, посреди бурных вод житейских историй. Его чисто выбритые щёки тускло отсвечивали в свете единственной лампочки в дешёвенькой люстре, он поглядывал на Пашку, будто пытаясь найти в нём союзника.
Наконец поток слов закончился, мать подошла к Пашке, стала надевать на него пижаму.
Наталья вышла. Улыбающаяся и довольная, она несла в своих руках холодное тельце змеи, предвкушая умопомрачительный испуг соседских девчонок.
Лиза застёгивала куртку пижамы и не замечала настойчивого взгляда сына. Его тельце, вымытое, тёплое и крепенькое, издавало еле различимый запах земляничного мыла. Застёгивая последнюю пуговицу, она притянула Пашку к себе, чтобы чмокнуть в щёку и. отпрянула, вскрикнув от неожиданной боли. Малыш вцепился зубами в её губы.
Она зажала рот пальцами, удивляясь, как быстро ладонь наполняется кровью.
- Зверёныш! - Взвизгнула женщина.
Гость, словно парализованный, сидел в своём углу и смотрел, как Пашка прыгал на кровати и выкрикивал:
- Ага! Вот тебе. вот тебе!
Лиза подошла к зеркалу, потом ринулась к шкафу. Она вытащила длинный ремень. Мужчина встал и преградил ей путь.
- Лиза, перестань!
- Кто ты такой, я спрашиваю?!
Она яростно оттолкнула мужчину и принялась хлестать ребёнка ремнём. Удары сыпались без разбора, на плечи и голову. Пашка крутился на кресле, закрываясь руками, он подвывал тоненько: «И не больною. и не больно.»
Гость всё-таки выхватил ремень из рук матери, швырнул его под кровать. Лиза ничком упала на диван и рыдала, оставляя на подушке следы крови. Рыдания сотрясали всё её тело, казалось, им не будет конца.
На пороге появился сосед по комнате – Фёдор. Из-за его спины тревожно выглядывала Светлана. Фёдор прошёл в комнату, сел на краешек дивана и положил свою громадную лапищу на волосы Лизы.
Пашка сидел на разложенном кресле. Его худенькое тельце сжалось в тугой комок, он настороженно смотрел на взрослых. Его маленькие холодные глаза были равнодушны.

16 октября 1989 г.     

ПРОЩАЙ, ЭДИЧКА

Эдик сидел на гальке, кидая камешки в море. Волна лениво подкатывала к самым ногам, затем отступала, обнажая причудливые разноцветные россыпи гальки.
Спину пригрело. Он откинулся назад, подставляя грудь солнцу. Сквозь пальцы, прикрывающие лицо, Эдик со скукой осмотрел заполненный пляж. Какое-то лежбище тюленей! Рядом с ним расположилась пара: две горки холёной, поджаренной на солнце плоти. Он и она с трогательным вниманием прикрывали друг другу полотенцами успевшие подгореть плечи.
Среди деревянных лежаков, осторожно ставя ноги на кончики пальцев, пробиралась девушка. Ларису ни с кем невозможно спутать: так шагать могла только она. Может, тренировалась специально? Красавицы с конкурсов могли бы брать у неё уроки.
Есть, конечно, и у Лариски недостаток – ноги с неожиданной кривизной вверху – от колен до задницы. Если она станет перед ним, сложив колени вместе, то он увидит между ними часть пляжа. Но даже это придаёт ей изюминку.
Удивляет другое: как она, в свои восемнадцать, умеет так держаться? И спина, и шея, с гордо поставленной головой, составляют одну линию. Когда она своё лицо с тонкими женственными чертами поворачивает к кому либо – это впечатляет. Так ставить ногу и отводить тонкие пальчики ладони в сторону может только она. Но Лорка громко, и по каждому поводу смеётся. Это открытие неприятно поразило Эдьку, и он размышлял сейчас: может ли женщина, которая умеет так грациозно передвигаться, быть глупой?
Он продолжал смотреть, как Лариска пробирается сквозь лежбище - ну точная картинка из «Мира животных»: молодая львица мягкой, кошачьей поступью идёт по саванне.
Да чёрт с ней, этой Лариской! При всех её достоинствах, он не мог понять, что его в ней так отталкивает, не считая привычки смеяться. Конечно, Лариска уже осознаёт свою власть над мужской половиной, своё «оружие» она использует при каждом удобном случае, но его, Эдика, этим не купишь!
Лариска медленно входила в воду. На это стоило посмотреть. Да, ничего не скажешь! Сейчас обернётся, чтобы глянуть: каково впечатление?
Обернулась! Удовлетворённый тем обстоятельством, что высчитал каждое движение Лорки, Эдик откинулся на спину.
Нет, Наташка – существо совсем другого порядка! Но она уехала, увезла с собой свою воздушную улыбку, тонкий, ни на что не похожий, запах своих волос. Эдик проводил её до автобуса. Какая нелепость, эти проводы! Он так и не сказал ей всё, что хотел сказать, и от неё тоже ничего не услышал. Словно между ними ничего не было!
Отец не выдержал пекла, ушёл в номер. Наверное, пора и ему. Эдик не спеша окунулся в воду, накинул на шею полотенце и зашагал к гостинице.

* * *

Отец лежал в постели с открытой книгой.
- Чего вид такой скучный? – спросил он. – Может, почитаешь что - нибудь?
- А что у тебя?
- Шопенгауер. Вот, послушай: «. между хотением и достижением неизбежно протекает каждая человеческая жизнь. Желание по природе своей – страдание; достижение порождает пресышение. обладание отнимает прелесть желаемого.». А? Как тебе?
- Неплохо. - Как эхо отозвался Эдька, не выказывая особого расположения к разговору. Сняв шлёпанцы, он с размаху упал на постель и уставился в потолок. Ушедшие дни преследовали его и не давали ему покоя. Он вновь бродил с Наташкой по окрестностям, ему слышался её голос, он вновь смотрел в её глаза.
Однажды вечером они забрели на берег горной речушки, где ютились домики, словно прилипшие один к другому. «Ой, как здорово!» - воскликнула Наташка. Она принялась таскать его за руку по мостикам, перекинутым через речку, среди зарослей, похожих на джунгли: здесь, над речкой–ручейком растительность превращалась в сплошной туннель, сквозь который еле проглядывали звёзды. Кое-где на берегу лёгкие деревянные постройки стояли на сваях, вбитых в землю. Развешенное бельё на верёвках между шестами дополняло колоритную местность – всё напоминало им здесь о каком-то ином, незнакомом им мире, и они чувствовали себя здесь пришельцами.
Первый раз Эдик увидел Наталью в платьице с открытыми плечиками, она показалась ему лёгкой, воздушной. Они столкнулись возле стеклянной двери, он стал извиняться, а Наташка, широко раскрыв глаза, насмешливо разглядывала его. Потом они танцевали на дискотеке, и после танцев он предложил ей погулять.
Они шли по набережной, фонари освещали часть пляжа и волнорезы, волны с шелестом накатывались на гальку, воздух, насыщенный запахами водорослей нёс с собой прохладу. Они разговорились, голос у неё был тихий, с ироничными нотками.
- Как это тебя родители отпустили отдыхать одну? – спросил Эдик, так как знал, что все подростки отдыхали в санатории со взрослыми.
- А я, Эдик, сама по-себе. Мои родители в Кубинке, под Москвой, а я живу в общежитии в Москве, в этом году поступила в институт имени Тореза.
- Неплохо устроилась! - вздохнул Эдик. – Я в этом году окончил первый курс иняза. Ты сейчас подкинула мне мысль: надо рвануть в общагу!
Наташкины живые глаза весело блеснули, она схватила его за руку и потянула на волнорез: здесь от волн летели солёные брызги, сюда не долетал свет фонаря, в темноте вздыхали волны, натыкаясь на бетонный остов. Уже через несколько минут её платьице стало влажным, тело начало дрожать, и Эдик привлёк к себе девушку. Она не отстранилась, а наоборот, вдруг обвила его шею руками, и приникла губами к его губам.
- Эдик, уже два часа. Собираемся на обед! – услышал он голос отца, и это вновь вернуло его к действительности.

* * *

В тот день отец уехал в город. Они с Наташкой вернулись с пляжа, поднялись к Эдику на второй этаж.
- Душ у тебя можно принять? – спросила она, бросив свою пляжную сумку на пол.
- Почему же нельзя? – ответил Эдик.