Тайна прикосновения

— Рассказывать ничего не буду. Просто тебе надо привыкнуть, что я теперь одна. Мы с Борей — одни. Незачем нам снимать две комнаты. Если согласна, будем жить вместе.
— Да как же я не согласна? Учись, Пашуня, ты у нас способная! А Борьку поднимем вдвоем.
Паша присела на стул и посмотрела на сына. Он, чему-то улыбаясь, мирно спал на небольшом диване. Анна подошла к сестре, обняла ее за плечи.
— Ну, давай кушать! Смотри, как я расстаралась!
Действительно, на столе стояли огурчики, помидоры, жареная картошка и рыбные консервы. Посреди всего возвышалась бутылка вина.
Паша пустыми глазами осмотрела стол, прошла к кровати и свалилась на нее.
— Да не переживай ты, Пашуня! Вот посмотри на меня: замужем не была и не собираюсь, хоть и старше тебя. Все мужики — кобели!
Та, казалось, ничего не слышала, думала о чем-то своем, ее глаза остановились на следах отвалившейся штукатурки на высоком потолке.
— Аня! Подойди ко мне! — неожиданно потребовала Паша.
Она села на кровати и, когда сестра подошла к ней, взяла ее руки в свои, пристально посмотрела в ее глаза. Эти темные глаза и милые черты лица она помнит с детских лет. Добрая душа! Сестра, как и ее покойная мама, всегда старалась для своих близких, ее крупную угловатую фигуру можно было узнать издали.
— Анечка! Послушай! Поклянись мне, что если меня не будет, позаботишься о моем Бореньке, не оставишь его!
— Что ты, бог с тобой. Что ты говоришь такое? Это чего ты надумала?
— Ничего я не надумала! Ты можешь без всяких вопросов поклясться мне в том, что ты всю свою жизнь, если даже у тебя родятся свои дети, будешь заботиться о Борьке?
— Хорошо, клянусь тебе!

* * *

Анна всерьез опасалась за сестру. Она замкнулась в себе, ни с кем не общалась. Все ее время занимали работа и учеба, и самое главное — Паша перестала улыбаться. Казалось, она повзрослела разом на десяток лет и смотрела на подружек из больницы снисходительно. Первое время после разговора, окончившегося клятвой, Аня даже пыталась следить за Пашей — несколько раз возвращалась с работы в неурочный час, возомнив, что Паша хочет наложить на себя руки. И хотя родными сестры были только наполовину, теперь они стали настоящей семьей, где было все распределено поровну. Кто ведет Борю в ясли, а кто забирает его, зависело от графика дежурств в больнице. Готовили кушать тоже по очереди.
Незаметно подошел новый, сорок первый год. Улица Карла Маркса украсилась огнями, цветастые витрины магазинов призывно смотрели в вечерний город, окутанный снегопадом.
В этот последний день года Паша решила после работы зайти в обувной магазин. Неделю назад они с Аней примеряли здесь теплые полусапожки, им понравилась одна и та же модель, но тогда не было денег. Предвкушая восторг Ани, Паша выходила из магазина с обувной коробкой. Снег пушистым покрывалом ложился под ноги, Паша подставляла лицо навстречу снежинкам: в магазине было жарко в зимнем пальто, и она расстегнулась, развязала на шее концы пухового платка, связанного когда-то мамой. Идти было недалеко, всего квартал, затем через арку во двор, где стоял старый кирпичный двухэтажный дом с квартирами-многосемейками.
Повернув в арку, Паша неожиданно поскользнулась: старые ботинки поехали по свежему снегу, и она упала, стараясь поднять вверх авоську, где были продукты и бутылки с молоком.
Откуда-то сбоку выполз большой усатый дядька с метлой. Поверх фартука, который носили дворники, висел металлический жетон. Он подхватил Пашу под плечи и поставил на ноги.
— Так, час недолог, и в больницу можно попасть! — пробасил дворник, разглядывая раскрасневшееся лицо девушки.
— Я только что из больницы, дядечка! Спасибо. С наступающим Новым годом вас!
Паше почему-то стало весело, и она впервые за несколько месяцев рассмеялась: бутылки с молоком, слава богу, остались целы.
Паша не стала звонить, своим ключом открыла высокую дверь, протиснулась в прихожую. На кухне было шумно, в воздухе вместе с гарью пахло чем-то вкусным. Аня грозилась зажарить курицу, испечь яблочный пирог. Сестрам повезло: Паша сменилась с дежурства, а Аня заступала завтра вечером. Новый год они встретят вместе!
Аню она застала возле елки — та вешала шары на ветки, а Борька, как зачарованный, смотрел на яркие блики от блестящей мишуры. Один из пациентов принес Ане в подарок громадного Деда Мороза, величиной с Борьку. Он стоял на подставке рядом с елкой, на нем была богатая белая шуба с блестками, красным кушаком, красная шапка венчала голову, а борода закрывала всю грудь.
— С Новым годом, дорогие мои! А что-то я вам тут принесла? — возвестила Паша с порога и опустила свои сумки на диван.
Сын повернул глазенки в сторону матери, и она увидела в них счастливое детское, уже осмысленное удивление. Для ребенка все было впервые: и Новый год, и красивые шары, и конфеты, и этот Дед Мороз.
Борька не отличался особой подвижностью, он мог подолгу что-то разглядывать, и его всегда тянуло к новым, еще не познанным предметам, которые он внимательно обозревал, затем пытался проникнуть внутрь, что заканчивалось плачевно для предмета, а иногда и для Борьки. Иван как-то сказал о нем: «Очарованная душа!» На редкость спокойный мальчик в свои неполных три года имел уж больно осмысленный взгляд.
Паша извлекла для него подарок: коробку с цветными кубиками. Она обняла сына, поцеловала его, потом подошла к Ане.
— Сестренка, это тебе! — она протянула коробку, и Аня ахнула, прикрыв рот ладонью. Кожаные черные полусапожки с пряжкой на боку были немедленно извлечены из коробки и оказались на ногах Ани. Отбив на полу несколько тактов чечетки, Анна щелкнула пальцами, присела под елкой и стала вытаскивать свой подарок.
— А теперь закрой глаза! — в руках она держала точно такую же коробку обувной фабрики «Скороход».
Сестры рассмеялись. Теперь уже обулась и Паша, и они, хохоча, принялись скакать вокруг стола.
В прихожей зазвонил звонок. Звонили два раза.
— Это к тебе Аня?
— Нет, я никого не жду.
— Пойду, гляну.
Паша вышла в прихожую. Что-то внутри ее дрогнуло, и пока она шла через коридор, уже знала, кто за дверью. Она не ошиблась. Иван стоял, отряхивая снег с длинного кожаного пальто с высоким воротником. Это пальто c теплой подкладкой шил ему Петр Агеевич еще при Паше.
— Можно войти?
Паша легонько кивнула и пошла в комнату.
— Аня, пойди, встреть гостя. Пусть побудет с Борькой часик, а потом уходит. Я на кухню.
— Паш, а может, пусть посидит с нами? Ведь не чужой человек.
— Пусть посидит с вами и уходит! — почти выкрикнула Паша.
На кухне, возле стола, сидели две женщины без возраста и профессии (одна из них работала в подсобке продмага, другая — уборщицей), обе в халатах, головы в бигуди. На столе бутылка водки, в тарелках холодец.
— С праздником вас, соседки!
«Соседки» мгновенно оживились, их глаза переключились на новый объект на кухне, и они наперебой стали отвечать на поздравления, прощупывая посоловевшими глазами молодую маму. Если и бывают антиподы в природе, то не всегда они собираются за одним столом вместе. Мария — небольшого роста, дородная, со вторым подбородком, в вечно расстегнутом на животе залатанном халате; ее голос, не умолкая, грохотал в коридорном пространстве. Однажды Паша вышла из комнаты, чтобы поинтересоваться, кого распекает трубный глас Марии. Оказалось, что соседка оказалась на  кухне одна и ругалась вслух на каких-то известных только ей обидчиков.
Полина — худая высокая особа с острыми бегающими глазками — казалось, всегда озабочена одним и тем же: как восстановить справедливую ясность во всем, что касалось ее окружения. Она непрестанно курила папиросы, и Паше приходилось терпеть этот задымленный воздух.
— Ктой-то к нам пожаловал прям под Новый год, Пашуня? — спросила Полина.
— Да кто ж еще, поди, этот паршивец. — начала отвечать за Пашу Мария.
— Ну, вот что, соседки, разберитесь сначала со своими паршивцами, если они у вас есть! — решительно оборвала женщин Паша. — А я сама как-нибудь.
Паша подняла руку, чтобы достать спички с полки, и увидела в дверях Ивана. Он стоял в наглухо застегнутом полувоенном френче с накладными карманами, широких галифе и  белых войлочных бурках.
— Паша, можно тебя на минуточку?
В коридоре они остановились, и он положил ей руки на плечи:
— Ты можешь меня спокойно выслушать?
Паша резко отстранилась, открыла дверь в комнату.
— И слушать тут нечего! Ты пришел к Боре? Вот с ним и разговаривай!
Боря возился с большим плюшевым медведем — новогодним подарком Ивана.
— Вы садитесь! Я на кухню! — бросила Анна и мгновенно испарилась.
Паша присела на стул, сложив ладони на коленях, посмотрела на Ивана.
Лицо его похудело, осунулось, складка на переносице обозначилась резче, глаза горели лихорадочным блеском.
— Паша, пойми, все это было несерьезно.
— А, понятно! Стакан воды!
— Какой стакан? Ты о чем?
— Я о теории. Разве ты не знаешь такую? Странно! А еще комсорг института! Ее придумала Коллонтай.
Паша еще раз заглянула Ивану в глаза, и ей стало его жалко. Может, он действительно один? Все так же кашляет, к врачу скорее всего так и не сходил. Оттого и худой такой. Наверное, там, в институте, тоже поет песни, но уже с другими. Но как же? Как могли эти губы целовать кого-то, как эти руки могли обнимать другую? После всего того, что между ними было??!
— Ваня! Ты забери свое шампанское и конфеты. Может, угостишь своих студенток. Спасибо, что зашел, что Борьку не забываешь. Я провожу тебя.
 

* * *

В марте Паша обнаружила в почтовом ящике повестку из военкомата на свое имя. Оказывается, такие же получили и многие ее сокурсницы. В областном военкомате девушек собрали в учебном классе химической защиты. Военком, лысый полный мужчина лет пятидесяти, был краток.
— В настоящее время медицинский работник должен быть способен оказывать помощь не только в мирных условиях, но и в условиях войны. С этой целью мы организуем трехмесячные военные сборы, где в боевых частях вам предстоит пройти стажировку. Мы специально отобрали студенток, имеющих за плечами опыт практической работы. За теми, кто работает, сохранится среднемесячный оклад, студентки автоматически переводятся на следующий курс с последующей сдачей экзаменов в течение учебного года. Среди вас есть мамы, но если дети достигли трех лет и есть возможность присмотреть за ними вашим родителям — надо проявить патриотические чувства, во имя нашей Родины. Кто не сможет участвовать в сборах именно по этим причинам, просьба написать заявление тут же.
Девушки расходились, но некоторые остались писать заявления. Паша задумалась. Она могла отказаться.
— Товарищ военком! А можно подумать до завтра?
— Как фамилия?
— Киселева.
— Хорошо. Если завтра не будет заявления, будем вас призывать.
Аня сегодня была в больнице, и Паша поехала к ней. Пока она сидела в трамвае, мысли одна за другой приходили ей в голову, и она думала — возможно, эти сборы и есть выход из того, что делало ее жизнь невыносимой. Ей надо забыть Ивана, а он часто приходит к Боре. Одно время она собиралась уехать в Карачан и устроиться на работу на своей родине. Бросить учебу? Ни за что! А здесь еще напряженная обстановка в больнице. Она прошла специальные курсы хирургических сестер и теперь ассистировала лучшим специалистам клиники. Все шло хорошо, пока у нее не испортились отношения с новым ведущим хирургом. Паша стала замечать, что он оказывает ей всяческие знаки внимания, что его улыбки и намеки носят вполне определенный характер. Может, она и нашла бы в себе силы отшутиться, уйти от неуклюжих попыток ухаживаний человека, не симпатичного ей, но  боль, нанесенная Ваней, была настолько сильна, что все мужчины казались ей не иначе как павианами. Однажды она резко ответила на заигрывания холостяка-хирурга, и в сестринских кулуарах ее стали называть гордячкой, зазнайкой. Незаметно ее оттеснили на второстепенные роли, и ей было обидно, что ее лучшие качества стали никому не нужны только потому, что она вела себя не так, как кому-то хотелось. Значит, то, что она знает и умеет, не имеет никакого значения?
Она вспоминала профессора Нэйтса, который обнаружил в ней способности, его теплое отцовское отношение к учащимся. При поступлении она просмотрела фамилии всех преподавателей института, но фамилии Нэйтса так и не нашла. Потом она встретит сокурсницу по училищу, и та сообщит ей, что профессор оказался «врагом народа», что его забрали «соответствующие органы» и никто не знает, где он. В памяти оживал образ умного, проникновенного человека: «Учитесь, Киселева! Из вас получится великолепный врач!» — именно эти запавшие в душу слова не дали ей уехать в Карачан, помогли найти в себе силы учиться дальше. Только сейчас она сильно устала. Ей необходима передышка, поэтому трехмесячные сборы — как спасательный круг. Ваня стал приходить все чаще. А как она могла ему запретить видеть сына? Ведь это и его сын. А тут еще Аня: «Пашуня, прости его. Может, ошибся человек. Ведь парень-то какой! Глаза добрые. Хитрости в нем — никакой!»
Паша разыскала Аню в сестринской и тут же потащила ее на улицу: «Тут не дадут поговорить!» Аня накинула пальто, и они вышли через служебный выход во двор. Пятачки уже подсохшего на солнце асфальта окружал плотный мартовский снег, от высоких старых берез доносилось карканье ворон, какое-то особенное, свойственное только весне. Наверное, поэтому уборщик в белом халате, опираясь на лопату, засмотрелся на кроны деревьев и зацепившиеся за них облака.
— Анька, меня призывают на сборы, на три месяца, в военную часть. Я могу отказаться, из-за Бори. Мне нужны эти сборы! Понимаешь?
— Не понимаю.
— В мае Иван уедет на преддипломную практику, и мы не будем видеться полгода! Это то, что мне нужно. Иначе я не выдержу! Он стал ходить к нам каждую неделю.
— Ты опять за свое, Паша! Может, ты одумаешься? Боже праведный! Борису нужен отец!
— А ты обо мне подумала? А кем я тогда буду при муже! Аня, помоги мне забыть о нем!
— И как же?
— Побудь с Борей три месяца. В конце июня я вернусь, и мы снова заживем, как жили. А работу найду в другой больнице.
— Что ты за человек упрямый, Пашуня! Ведь любишь, разве от себя сбежишь?
— Ань, ты мой самый лучший человечек. Что же ты понять меня не хочешь?
— Ай, ладно! Делай как знаешь. Мне не трудно с Борькой!
— Только пообещай, что будешь приезжать с Борькой на выходные! А Ивану — ни слова о том, где я. Призвали — и все тут!
— Чудная! А то он сам тебя не найдет!

ГЛАВА 9
МАРСОВО ПОЛЕ

— Эту лабораторию я назвал по имени древнеримского бога войны Марса. Здесь человек занят серьезным делом — изощренно уничтожает себе подобных или изобретает новые орудия уничтожения. Территория огромна по размерам, поэтому нам предстоит подняться на вершину этой башни, чтобы вы могли сверху обозревать поля сражений и проследить эволюцию войн.
Создатель вместе со своими спутниками стоял перед входом в небоскреб цилиндрической формы. Его верх имел вид шляпы, которая медленно поворачивалась вокруг своей оси. Здание располагалось на самой высокой точке ландшафта, и  отсюда открывались впе-
чатляющие разнообразием картины: леса, горы, поля и
реки.
Долг галантно пропустил даму вперед: Воля прошла вслед за стариком в бесшумно открывшиеся двери. Круглая прозрачная комната, обставленная по периметру мягкими креслами, оказалась лифтом. Началось плавное движение вверх, и пассажиры могли наблюдать, как горизонт отодвигается все дальше и дальше.
Ум размышлял о переменах, которые произошли в старике: раньше невозможно было представить, чтобы они сидели здесь, в святая святых вотчины Творца, и были допущены к тому, о чем знали только по слухам. Теперь они не только слепые исполнители, но и персоны, допущенные к самым сокровенным тайнам и замыслам Великого Создателя. Кто знает, может быть, он вынашивает в своей голове мысль о молодом преемнике?
— Я не случайно привел вас сюда после лаборатории, где труд претерпевает свое становление. Это здание и все, чем оно напичкано, создавалось теми, кто еще вчера, по нашему времени, таскал вручную вагонетки с породой. Хочу, чтобы вы постигли непреложное: первое орудие труда, созданное человеком, стало и орудием убийства. Первая крепкая кость, способная разбить скорлупу ореха, и первый камень, раздробивший кость, чтобы достать мозг, были приспособлены крушить черепа противника в борьбе за охотничьи угодья и места проживания. Я дал хищнику Агрессию, чтобы он стал быстрым, изобретательным, способным создавать новшества ради своего выживания, выживания племени. Почему форме разумной жизни потребовалась упаковка хищника?
Долг поспешил с ответом, опередив остальных.
— Белок, потребляемый хищником в мясе — наиболее продуктивный способ накопления и сохранения энергии. Кроме того, с помощью более качественного белка строится высшая деятельность мозга и нервной системы.
— Вы правы! Самое трогательное в человеке — это то, как он сам себя оценивает в настоящее время. Он не считает себя хищником! Забавно. За наши месяцы, которые проходят здесь, я вижу миллионы земных лет, в течение которых человек крушил черепа себе подобным, и вот за неделю нашего времени, равному десятку тысяч лет на Земле, человек посчитал себя разумным.
Побороть в себе хищника, став наиразумнейшим, ему еще предстоит. А пока он хищное существо, склонное к мифотворчеству. Мифы возникают там, где нет знаний. Наряду с мифами о богах Олимпа, аде и рае самый распространенный миф на Земле в данное время — о добре и зле. Поделить людей на добрых и злых оказалось человечеству мало. Лучшие умы стали утверждать, что добро и зло существуют в чистом виде, что последние имеют вполне реальное обличье на арене борьбы этих противоположностей. Человек еще не созрел, чтобы поставить себя за грань добра и зла, он еще не имеет возможности в полной мере исследовать себя и сказать себе: «Да, моя дорога от хищника к человеку все еще усыпана костями таких же, как и я!»
Совсем недавно мне предоставили информацию об американском бойскауте, убившем полтора десятка мальчишек. Общество было шокировано, когда в руки полиции попался серийный убийца — лучший ученик и активист, сын преуспевающих родителей, в чьей семье царила атмосфера доверия. Один из психологов, допущенных к следствию и анализу личности убийцы, принялся незамедлительно писать о нем книгу. Он назвал ее «Потребность убивать». В завершение длительных разговоров с заключенным автор книги задал вопрос: «Что бы ты делал, если бы тебя отпустили на свободу?»
«Стал бы снова убивать. Вы так ничего и не поняли! Я испытываю потребность убивать, она сильнее меня!»
Врачи, обследовавшие убийцу, единогласно пришли к выводу о том, что его психика вменяема, а интеллект имеет весьма высокий коэффициент для юноши. Кроме всего прочего, тюремщики отмечали в нем выдержку, высокие волевые качества. Он спокойно принял смертный приговор и достойно встретил смерть.
Серийных убийц насчитывается в новейшей истории человечества сотни, и найти объяснения этому феномену лучшие умы пока не в состоянии, хотя и стоят на пороге открытия гена, отвечающего за потребность убивать. В скором времени человек научится выделять этот ген у зародыша и блокировать его дальнейшее развитие.
Меня можно упрекать в том, что я сделал войну законом жизни человека. Но ничто другое в полной мере не способствует высшему напряжению сил людей, стремлению к прогрессу. Кроме того, еще не скоро человек научится самостоятельно регулировать численность своего вида. Во всяких грандиозных делах существуют издержки: узаконенная привычка убивать на войне становится потребностью убивать в мирной жизни; неодолимая потребность в любви на войне, где длительное время отсутствуют женщины, рождает однополую любовь. Посей поступок — пожнешь привычку, которая впоследствии закрепится на генетическом уровне. Но все эти издержки мало влияют на вектор всеобщего движения. А человек движется к тем пределам, когда его разум сравняется с разумом Величайшего Создателя, моего предшественника, когда человек станет сам вершить свои судьбы: обуздает в себе Агрессию и научится регулировать численность народонаселения.
Итак, через несколько минут нам с вами предстоит побывать за гранью добра и зла, увидеть воочию реконструкции самых громких битв на земле. Вам предстоит выбирать: Фермопилы, Бородино, Ватерлоо, поля Первой и Второй мировых войн. Реконструкция любого сражения сначала задается на компьютере в виде программы, затем осуществляется на тех ландшафтах, где битва происходила в действительности. Все люди, участники сражений — продукт голографический. Я пригласил вас сюда не для того, чтобы устроить развлекательное шоу: каждая битва есть рубеж, после которого появляются новые виды вооружений, новые идеи в технологии, науке и медицине. Учитесь постигать то, что стоит за казалось бы бессмысленным взаимным истреблением прямоходящего мыслящего существа.
Вернадский сравнивал мировые войны с «тектоническим сдвигом геологических пород» земной коры, и он был прав в своем человеческом даре предвиденья. В нем жило предчувствие великих перемен в биосфере Земли, он понимал, что последние войны станут рубежом, от которого человечество станет переходить в совсем иное качество.
Но все же войны еще долго останутся единственным способом разрешения противоречий. Иначе я бы не пригласил вас сюда.

ГЛАВА 10
ИДЕТ  ВОЙНА НАРОДНАЯ

Тридцать второй полк девятнадцатой стрелковой дивизии раскинул свои палатки под Воронежом, в небольшом лесочке, в двух километрах от деревни Масловка. Просторная палатка санитарной роты стояла рядом с палаткой штаба, здесь же было разбросано брезентовое жилье личного состава. Такая скученность вряд ли отвечала требованиям боевой обстановки, и хотя маскировочные сети висели на деревьях, прикрывая палаточный городок, цель для самолетов представлялась достаточно удобной.
Среди личного состава царил дух беспечности, оживленной приподнятости, связанной с выездом весной в летние лагеря.
Первого мая утром в полку провели построение и митинг по случаю праздника и продолжили работу: через неделю — начало учений. Второй день мая выдался теплым, солнечным. Люди, занятые обустройством городка и приведением в готовность боевой техники и средств обеспечения боя, с удовольствием подставляли лица щедрому весеннему солнцу. Птичий переполох свидетельствовал о том, что лес не ждал пришельцев в таком количестве.
В тридцати метрах от палаток, среди редкого осинника, двое молодых солдат сбивали над ямой нужник из досок. Крепкий курносый сержант тоном, не терпящим возражений, руководил действиями рядового Галкина, худенького солдата с наивным выражением лица.
— Галкин, тащи энтот горбыль, он как раз сюда ляжить! Да не тот. Вот мать честная! Ну да, энтот!
— Товарищ сержант! Все хотел вас спросить. Можно?
— Валяй!
— Говорять, немец силу набрал. У нас в деревне дед есть. Еще в первую с немцем воевал, говорить, апосля Польши пойдеть на нас. Теперь, мол, его не остановишь!
— Галкин! Поменьше болтовню слушай! Дед, в обед сто лет, тебе рассказал! Тебе че политрук растулмачивал? Немец не пойдеть, а если сунется, так от границы до Берлина буить драпать! Вот так! Кончай разговорчики, тащи доску!
— Дык а я и не возражаю! Конечно, что он, старый Ерема, может соображать в энтих политических делах? А вот в лошадях он знал толк! Он меня всем премудростям и обучил. Лошадь — эт тебе не пушка: почистил, смазал и заряжай. Она и доброго слова от тебя ждеть, как человек.
Галкин подтащил очередной горбыль и с надеждой глянул в сторону полковых кухонь: там, за стволами орудий калибра семидесяти шести миллиметров, накрытых маскировочной сеткой, курился дымок. Молодой солдат, с одной стороны, испытывал чувство голода (позавтракать не пришлось из-за расстройства желудка), с другой — еда в его положении противопоказана. Зайти в палатку санчасти не успел, поступил приказ отправляться на стройку.
— Товарищ сержант! Мне бы в лесок, до ветру.
Командир орудийного расчета Птахин сидел на верху чудо-строения, сколоченного за какие-то пару часов, и яростно вгонял молотком гвозди в неструганную доску крыши.
— Галкин! Думаешь, я тебя здесь дожидаться буду? Ты обучен уважать командиров иль нет? Тащи кусок рубероида! Щас накрою, и можешь приступать к открытию заведения!
Птахин засмеялся заразительным смехом, глядя на озабоченную физиономию подчиненного. Галкин, соединив коленки, какими-то птичьими шажками стал подбираться к рубероиду. Видно было, каких усилий стоило ему подать наверх легкий кусок крыши. Это еще больше развеселило сержанта.
— Терпи, казак! — задыхаясь от хохота, кричал он. — Мы нарисуем тут мелом: «Первым здесь был артиллерист-лошадник Галкин!»
— Вам смешно, товарищ сержант, а мне еще с лошадьми убраться, покормить их.
Птахин не шутил. К тому времени, когда счастливое лицо Галкина показалось в дверном проеме нужника, сержант закончил памятную надпись и курил махорку, оглядывая свое творчество.
— Разрешите в санчасть, товарищ сержант?
— Разрешаю! — снисходительно отвечал Птахин. — Только не заглядывайся на санитарок! Помни, тебя ждет некормленая конно-артиллерийская тяга!
 

* * *

Полковой медицинский пункт располагался в трех малых мачтовых палатках. Все имущество санитарной роты перевозилось с железнодорожной станции на машине и повозках, запряженных лошадьми. Две полковые грузовые машины, отправленные своим ходом из Воронежа, так и не дошли до Масловки, сломались по дороге. Паша Киселева вместе со всеми занималась разгрузкой транспорта, установкой палаток и обустройством территории. Всем руководил здесь военврач третьего ранга Утвенко, крепко скроенный мужчина средних лет, громогласный грубиян и матерщинник. Впрочем, все знали, что он незлоблив, прекрасный хирург и может постоять за своих подчиненных. С женщинами он старался не употреблять «изысканных» выражений, но это давалось ему с трудом, и он нашел какой-то свой стиль, где умел затушевывать неприличности под народный фольклор.
Военврач любил неукоснительный порядок, поэтому в приемо-сортировочной, перевязочной и эвакуационной палатках все было расставлено согласно схемам и наставлениямпо военно-полевой хирургии РККА. Следуя его указаниям, Паша обставляла палатки всем необходимым. Ей казалось, что она вновь сдает экзамен по ВПХ*: стол регистратора раненых, место отбора оружия, форменные укладки, стол для инъекций, комплект шин, комплект перевязочных средств, стерилизатор с инструментами.
В перевязочной, где она должна была ассистировать военврачу, развернули два рабочих стола, где предстояло обрабатывть раны после первичной помощи на поле боя. На инструментальном столе Паша, не доверяя санитаркам, сама расставила бутылки с пятипроцентным раствором йода, хлорамина, риванола, марганцовки, бутыли с бензином, денатурированным спиртом, эмалированный тазик с прокипяченным инструментом. И хотя она знала, что на учениях все это не понадобится, тем не менее Утвенко проверит каждую мелочь: где размещены прокипяченные шприцы и иглы, пинцет, ампулы с сердечными и болеутоляющими средствами и сыворотками, готовые ампулы для переливания крови.
Знающие говорили, что Утвенко — единственный педант на дивизию и что только у него в наличии полный перечень медикаментов, рассчитанный на военное время. Могла ли думать Паша, что через какие-то полтора месяца все это понадобится, что заработает кровавый конвейер, сутками пойдет безостановочный поток носилок с обезображенными телами, что страдающие лица и горы окровавленных бинтов станут сниться ей в те короткие промежутки времени, когда ей разрешат прикрыть глаза?
В это утро Паша проснулась задолго до подъема. Ночи еще были прохладные, и в палатке все девушки спали, набросив на себя поверх одеяла шинели. Скоро прозвучит команда «подъем», на построение явится Утвенко, проверит внешний вид, всем раздаст задания на день.
Птицы проснулись с рассветом, и здесь, в палатке, был слышан их гомон. Паша достала из-под подушки, набитой соломой, смятый листок бумаги. Вечером, в свете керосинового фонаря, висевшего на опоре, она принялась читать последнее письмо от Вани, полученное еще в Алешках, но сон сморил ее. Теперь у нее было несколько свободных минут. Знакомый почерк с размашистыми буквами на листе в клеточку складывался в слова, которые она знала наизусть, но ей хотелось вновь увидеть эти строчки, их торопливый, неровный бег.

Дорогая Паша!
Не дождусь, когда вновь увижу тебя и Борьку! Скучаю ужасно, и только мысли о том, что скоро подойдет время преддипломной практики и я приеду в Алешки, радуют меня. Ты не поверишь! У нас в институте завязалась дружба с авиаторами. Мы ездили выступать к ним с концертом, в ответ они предложили нам подняться с ними в воздух. Впечатления — незабываемые! У меня появился новый друг, летчик Давид Мильман. Он предложил мне вступить в ОСОАВИАХИМ, где можно обучаться, а затем и прыгать с парашютом. Вечером я хожу на занятия и скоро совершу свой первый прыжок с самолета! Расскажи об этом Борьке, я обязательно привезу ему модель истребителя, которую мне подарил Давид. Целую, родная! Твой Иван.

Паша решила встать, чтобы  умыться оказаться первой. Воздух был освежающий — она быстро влезла в юбку из темно-зеленого сукна, достала из-под матраса плотные носки (портянки не могла терпеть!), сунула ноги в сапоги. Все спали, и она, осторожно ступая по земляному полу, прошла к выходу. В глаза брызнуло солнцем, повисшим над верхушками деревьев, и она протянула руки вверх, вдыхая  полной грудью холодный весенний воздух. День начался!
Утвенко вызвал Киселеву в свою палатку в середине дня. Он сидел за столом с бумагами, распекая за что-то двух молодых санитаров, стоящих перед ним по стойке смирно.
— Киселева, проходи! А вы — свободны! Еще раз попадетесь мне не там, где вам быть надлежит, — надеру задницу!
— Товарищ военврач третьего ранга! Прибыла.
— Хорошо! — перебил Утвенко. — Слушай внимательно! Необходимо организовать прием больных. Много появилось простывших, приходят с жалобами на желудочные расстройства. Завести журнал учета и осмотра. И все как положено. Составить график приема младшими врачами. С серьезными случаями — ко мне. Ты у нас санинструктор?
— Так точно! Товарищ.
— Включаю тебя в приказ о назначении старшим военфельдшером при полковом медицинском пункте. Расторопная, соображающая — будешь моей помощницей! Но если что, ты знаешь — спрошу как положено!
— Есть! Товарищ.
— Да что ты заладила! Ты же не в артиллерийском дивизионе! Когда начнутся учения и будешь подавать мне шину в перевязочной, будешь звать меня Петром Сергеевичем, усвоила?
— Да!