Тайна прикосновения

* * *

Десятого июня Иван и Паша соединились узами брака — их зарегистрировал местный сельсовет. Свидетели Гаврюша Троепольский и Маня Селиверстова смотрелись рядом как молоденький клен рядом с могучим кедром. Право быть свидетелями два Гаврюши завоевывали, вытягивая спичку из рук Вани: чтобы никто из друзей не обиделся. Свадьбы как таковой не было. Тесная компания собралась на вечеринку у Марчуковых вместе со своими инструментами, чтобы отметить рождение новой семьи. На столе стоял крымский портвейн «777»,  Стуков притащил с собой бог  весть откуда взявшуюся бутылку шампанского.
Петр Агеевич и Ольга Андреевна в сельсовет не пошли. Пока молодых не было, хозяин снял в горнице образа и перевесил их к себе в мастерскую. Он выделил новоиспеченным супругам самую большую комнату — других не было! Начальство в Народной обещало лучшему работнику квартиру, но на сегодня некому было решать: директор МТС и председатель райисполкома находились под следствием. Петру не интересны дела новой власти, он продолжал ходить в церковь по воскресным дням и праздникам, вместе с женой Ольгой пел в церковном хоре.
Когда молодые появились на пороге, Ольга протянула им на полотенце хлеб с солью. Петр Агеевич велел сыну и невестке стать на колени, благословил, перекрестив, обрызгал освещянной в церкви водой. Иван, хоть и неверующий, не перечил воле отца.
Паша была в своем креп-жоржетовом платьице, Иван — в черном костюме, не первой свежести, но добротном, пошитом из шевиота, да и все приглашенные надели по такому случаю лучшие рубахи и брюки. Радостное возбуждение царило среди молодежи, уже давно не было так шумно у Марчуковых.
Петр Агеич пожелал паре быть вместе в горести и радости, жить в любви и согласии, пригубил из рюмки церковного кагора. После этого он вместе с женой отправился в церковь.
— Вальс-бостон, вальс-бостон! — зашумели за столом гости, разливая шампанское в стаканы.
Ваня поклонился Паше и вывел ее на середину комнаты. Гаврюша тронул пальцами клавиши на аккордеоне, и пара заскользила в нешироком пространстве комнаты. Все хлопали: Паша, подняв подбородок, встретила взгляд Ивана: он смотрел на нее не отрываясь, как в тот раз, когда она услышала от него, что он любит ее.
Это было в рощице за больницей. Ваня провожал Пашу из клуба. Вокруг пели птицы, в воздухе стоял сильный запах сирени. Он целовал ее страстно, прижимал к себе, и она, обессилевшая, даже не пыталась сопротивляться. Словно полноводный поток уносил Пашу, и она сама начинала отвечать мужчине, держащему ее в объятиях, — уже больше не противилась захлестнувшему ее течению, названия которого она не знала.
И это люди называют любовью? Тогда что же ее любовь к маме, отцу, брату? Почему она, потеряв себя, не может ни о чем думать, кроме Ивана? Почему она при этом страшится его натиска, его безудержной натуры?
Три часа прошли для молодых незаметно, гости разошлись. Родители Вани ушли ночевать к родственникам, и они остались одни. Жаркий день закончился, уступив место прохладе, и Иван предложил помыться в маленькой баньке, где за день вода нагревалась в бочке на солнце.
— Сначала я! — решительно заявила Паша.
— А может.
— Никаких может! Я иду одна, а потом. товарищ агроном.
Ваня легонько покачал головой: и раньше в этой внешне сдержанной девушке он замечал такие решительные нотки.
Паша лежала на кровати, натянув простыню до подбородка. Она тоскливо смотрела на дверь, умоляя Бога, чтобы все произошло как можно скорее.
Прежде чем лечь, она надела длинную ночную рубашку. Было жарко, она решила снять рубашку, лечь голой: еще не хватало Ване запутаться в ней, думала она самоотверженно.
Скрипнула дверь, и в свете бледной луны, заглядывающей через занавески, появился ее Ваня: в трусах, с полотенцем на шее, он шлепал босыми ногами по струганым доскам.
— Где ты, любовь моя?
Паша не ответила. Он, конечно  же, увидит ее через минуту.
Иван легонько скользнул под простыню, и она почувствовала, как его прохладная, еще влажная ладонь легла на ее щеку:
— Пашуня, боишься?
— Нет! — решительно ответила девушка, и ее тело покрылось легкой дрожью.
— Давай я буду тебя только целовать, а остальное мы отложим. до завтра. — шептал Иван.
Она не ответила, а он уже жадно целовал ее губы, и снова стремительный поток подхватил ее, и она перестала думать обо всем. Кажется, вряд ли она понимала, что происходит. Их тела переплелись, и через какие-то минуты Паша закричала,  ее крик тут же погас на губах: будто схлынуло все напряжение, вся тяжесть ожидания, и ей стало легко, невесомо, тело уносилось в пустоту, как в погибель.
Она лежала, закрыв глаза, не в силах пошевелиться. Иван откинулся на подушку, положил руку на ее грудь, что-то шептал ей, но она ничего не понимала. Да и зачем? Она ощущала рядом с собой тело мужчины, по которому она, таясь сама от себя, сходила с ума, и чувствовала, как ее жизнь наполняется новым для нее смыслом и что отныне она — взрослая женщина.

* * *

Ваня вставал в пять часов утра, выпивал кружку молока с хлебом, садился верхом на серую в яблоках Резеду, и только его и видели, до самого вечера он пропадал на полях. Паша шла на работу в больницу, возвращалась домой, ждала мужа. И дома она не сидела сложа руки: убиралась, стирала, готовила еду.
Марчуковы-старшие не могли нарадоваться на свою невестку: редкий случай — красивая, работящая, уважительная, без всякого каприза. И Петр Агеич, и Ольга Андреевна звали ее Пашенькой, а она, как требовал обычай, обращалась к ним: «папа» и «мама».
Спокойствие, выдержка и строгость — это фамильное, Марчуковское, здесь в доме властвовал особый непредвзятый дух строгости родителей, повиновения детей, рачительность и богопослушание. Последнее дало трещину, но Петр Агеич не делал из этого трагедии: пусть сыновья живут собственную жизнь, а он станет доживать свою, ничего не меняя. Втайне он гордился, что все его сыновья удались, дочь учится в институте. Среди сыновей — трое военных и два, Леонид и Ваня, пошли по гражданской линии. Хотя Леонида после окончания академии в Ленинграде тоже могут призвать в армию.
Николай и Георгий — летчики, Виктор — в бронетанковых войсках, а Ваня решил пойти по агрономии. Они вместе с Троепольским интересуются новыми теориями, мечтают о создании идеального агрономического хозяйства. В этом году Иван уезжает на рабфак в Лиски, на год, потом будет поступать в Воронежский сельскохозяйственный институт. Петр Агеевич одобрял стремления своего младшего сына: пусть учится поднимать землю, а то разбежались из гнезда кто  куда. А кто же порадеет о землице? Только вот  женитьба! И пора ему, и девочка — загляденье, а тут — учеба! Уже пахнет дело дитем, а ему уезжать. Не дело это!
Меж тем Паша за какие-то месяцы стала в новой семье своей, родной кровиночкой, что бывает не так часто. В начале августа она шепнула Ивану на ухо три слова, и он, как мальчишка, прыгал от радости.
— Мы назовем нашего сына Борисом, а второго — Глебом! Этими русскими именами святых князей назван наш Борисоглебск.
В конце августа Ваня засобирался уезжать на учебу.
— Паша, чтобы ты гордилась своим мужем, мне надо учиться! Приеду на место, разберусь, найду комнату и заберу тебя к себе. Ну, ну. Не печалься, и не хмурь бровей, как сказал поэт, все у нас будет прекрасно.
Но Паша все же всплакнула, когда он в черной косоворотке, в кепке и с небольшим чемоданчиком стоял у калитки. Гаврюша Стуков уже сидел в телеге, поджидая. Иван обнял Пашу, поцеловал и, вытирая ладонью ее слезы, сказал:
— Ты не забыла слова из песни, которую мы с тобой пели: «.но без расставаний и не было б встреч.»? Не было б встреч, родная!
Наверное, оно так и есть. Теперь ее жизнь протекала в ожидании этих встреч, и только работа спасала Пашу от тревожных мыслей. Ваня приехал в ноябре на три дня и уехал снова. Он жил в общежитии, в комнате на десять человек, снять отдельную было негде. «Лучше, если ты будешь носить маленького в Алешках. Тут и родители, и больница рядом». И этот довод был неоспорим. Однако в следующий раз Иван появился только в марте тридцать восьмого, когда родился Борис. Сколько было радости! Иван любил подержать в руках крепенького, здорового малыша, но недолго. Он брал свои конспекты и убегал во двор: нужно было готовиться к поступлению в институт.
Однажды, когда сын заснул, Паша стала разыскивать Ваню. Она услышала его глухой кашель в сарае: он пристроился на табуретке за старым верстаком, листал учебники по агрономии. Увидел ее, радостно улыбнулся, обнял рукой за талию:
— Прости, родная, что скрываюсь здесь. Но я должен одолеть эти книжки!
— Ванечка, давай сходим к главврачу! Он прекрасный терапевт, пусть послушает твои легкие. У тебя не проходит кашель.
— Не обращай внимания! Это у меня всегда в апреле. Пройдет. Я ж крепкий деревенский парень, кровь с молоком, и все эти истории про «туберозу» не для меня.
Историю про «туберозу» он рассказывал когда-то Паше. Перебирая струны гитары, он напел ей старинный романс:

Черную розу, эмблему печали,
В час расставанья, ты мне преподнес,
Мы оба сидели, мы оба молчали,
Нам плакать хотелось, но не было слез.

Этот романс, говорят, имел свой жизненный сюжет. Молодому человеку, умирающему от туберкулеза, его девушка приносит прощальную черную розу — она принимает решение уйти из жизни вместе с любимым. Здесь вряд ли было что-то придуманное. Паша знала, что диагноз «туберкулез» был равносилен смертному приговору.
— Ваня, я медик, и ты должен сделать то, о чем я прошу. Не забывай, у тебя растет сын!
— Хорошо, хорошо, Пашуня! Сходим. Тут и идти недалеко.
Но он так никуда и не сходил. В конце августа Иван снова уехал, на этот раз в Воронеж. В сентябре от него поступила весточка:
«Дорогая Паша! Можешь поздравить! Поступил! Гаврюша Троепольский — в лесотехническом институте, мы часто видимся. Дождись до каникул, привезу мешок подарков для тебя и Бори. Родная, целую тысячу раз!»
 

* * *

Ваня вернулся летом, и потекли счастливые деньки. Боря первые свои шаги сделал без папы, и первые слова из уст сына Иван услышал уже после своего приезда. Сидеть дома не в его характере, только несколько дней он понежился рядом с Пашей и опять оседлал свою любимую Резеду из конюшни МТС. Марчуков не мог без дела — поле было его стихией.
Незаметно подошел август, и Паше скоро предстояло опять остаться одной. В один из погожих дней, когда яблоки наливались на солнце янтарной желтизной, возле больницы появился Иван, торопливо привязал поводья лошади к жердине коновязи и взбежал на крыльцо. Через несколько минут он был уже в кабинете главврача.
— Борис Николаевич! Паше срочно необходим отпуск! — прокричал он от двери, не обращая внимания на присутствующих в кабинете.
— Успокойтесь, голубчик! В чем, собственно, дело?
— Дело в том, что у нее погибла мать! Мы сегодня же отправляемся в Карачан!
Старков, несмотря на то что Киселева теперь не жила в больнице, оставил комнату за ней, чтобы она могла привести с собой ребенка. Он сразу же распорядился найти старшую сестру.
До Паши, казалось, не доходил смысл того, что говорил ей Иван: «Мне позвонили в МТС, сказали, что твою маму сбил трактор. Она умерла сразу.»
Трактор? Как мог трактор сбить человека? Ведь это же не машина!
Паша находилась в том состоянии, когда человек начинает делать все механически. Казалось, она не слышала того, что ей говорили. Ольга Андреевна сказала ей: «Паша, надень темное платье, возьми черный платочек». Она так и сделала. Ни одна слезинка не упала из ее глаз, но она непрестанно возвращалась к этим трем словам, звучащим в ней, как эхо: «Она умерла сразу.» Моя мама умерла? Как она могла умереть? Она еще молодая, сильная. Она  красивая, добрая. Умерла сразу?
Кто-то что-то перепутал. Может, ошиблись с фамилией?
Всю дорогу она не произнесла ни слова, она не плакала и все думала о том, что все выяснится, когда приедут.
И все действительно выяснилось. Ее маму, руки которой она помнит с детских лет, убили два пьяных тракториста. Они ехали мимо по дороге, и один из них крикнул ей:
— Эй, тетка, садись, подвезем!
Статная, еще красивая женщина в ответ махнула им рукой, мол, проезжайте. Тогда весельчаки решили попугать несговорчивую, направили машину на нее. В последний момент они лихо свернули в сторону, но именно туда бросилась, спасаясь от пьяниц, селянка.
Заграничный трактор «Нати», следы гусениц которого остались на теле матери, останется навсегда в ее памяти: она даже сходила глянуть на него, долго стояла возле этой груды металла, способной двигаться.
Маму схоронили на сельском кладбище, рядом с дедом. Ваня был все время рядом, девять дней они пожили рядом с безутешным отцом и вернулись в Алешки.
Уже на следующий день Паша проводила Ивана на учебу в Воронеж. Она вышла за ворота дома в черном платье и черной косынке, уронила голову на грудь Ване и разрыдалась.
 

* * *

В скором времени в Алешки к Марчуковым нагрянули гости. Глаза не верили! В военной форме, с летными петлицами на воротнике гимнастерки перед Пашей стоял Жорж, брат Зиночки. Он окреп, возмужал, и форма делала его еще более привлекательным. Он, взяв за талию, помог спрыгнуть с телеги девушке, жгучей брюнетке с ярко накрашенными губами.
— Галочка, моя жена! — представил он отцу свою спутницу и потом обнял его. — А где мама?
— Дома мама, дома. Что ж не сообщил ничего о приезде?
— Командировка, папа. Еще не знал, получится ли, потом решил сюрпризом.
Георгий не узнал Пашу, хотя и был в курсе, что Ваня женат и у него сын.
— А что это за бутуз стоит? Поди, мой племянник Борька? А вот мы сейчас гостинцы для тебя сгружать будем!
Белобрысый мальчик от калитки наблюдал, как возница снимает два громадных чемодана с подводы. Жорж подошел, взял мальчика на руки, улыбаясь, стал разглядывать.
— Ей-ей — Марчуковская порода! Ай да младшенький брат— обскакал меня!
Галина, ревниво поджав губы, смотрела, как ее муж обнимает чужого ребенка. Она мельком, как пустое место, окинула Пашу взглядом и подошла к Петру Агеевичу:
— Галя! — представилась она, не смущаясь пристального взгляда.
Очень скоро Паша поняла, что Галина не из тех, кого можно смутить. Пока Жорж беседовал с родителями в комнате, Галина наблюдала, как Паша орудует возле плиты. Она не предложила свою помощь, присела возле стола на кухне, откровенно разглядывая Пашу:
— Ну, что, подруга, придется потесниться на время! Мы — ненадолго.
— Я тебе не подруга, а выходит — родственница. Дальняя! И у меня есть комната в больнице, так что я не помешаю, — быстро ответила Паша, сузив глаза. — Вот, смотри: здесь лежат тарелки, здесь вилки. В этом ведре греем воду для посуды. Так что принимай хозяйство!
Галина недовольно скривила губы:
— К таким условиям я не привыкла! В нашем городке есть водопровод с горячей водой и раковина. У меня Жорж хоть и летчик, но когда дома — моет посуду. Говорит, что я не умею!
Услышав это, Паша остановилась и, подперев бока, стала в свою очередь рассматривать неизвестно откуда взявшуюся горожанку. Ее лицо с черными, жгучими, властными глазами было красиво. Темно-синее платье в белый горошек обтягивало стройную фигуру, в которой все же чувствовались странные диспропорции. Например, излишне большие плечи и слишком высокая грудь. Узкий таз и тощие икры Паша отметила, когда они заходили в дом. Галина говорила громким голосом с вологодским выговором, выпячивая звук «о». С Жоржем она не церемонилась, в ее обращении к нему звучали командирские нотки. Но не в присутствии родителей. При них она старалась быть ласковой с мужем.
— Мне все равно, к чему ты привыкла раньше! Теперь придется привыкать к нашим трудностям! — спокойно смотря на ярко накрашенный рот, сказала Паша.
— Ты смотри, а на вид — скромнячка! Да ты просто деревенская дура!
— Но и ты дура явно не городская, — незамедлительно отозвалась Паша.
Ей захотелось уйти в больницу, в свою комнату. Но она не могла доставить такого удовольствия неизвестно откуда взявшейся «горожанке». Посидела со всеми за столом, выслушивая рассказы Жоржа о Дальнем Востоке, намазала себе бутерброд с красной икрой, которую привез летчик, с удовольствием его съела. Затем извинилась, сославшись на дела в больнице, и, забрав Борю, ушла.
Через пару дней Жорж явился к ней на работу.
— Паша, ты что, обиделась на Галину? У нее только язык такой. А в общем-то.
— Скажи, Георгий, где таких «горожанок» летчики отыскивают? Она кто — врач, учительница?
— Нет, она официантка в летной столовой. Мы год как поженились.
— Ну, вот и хорошо! Скажи, Зиночку давно видел?
— Ой, давно!
— Она была здесь. Твой подарок с головы не снимает.
— А я не сразу узнал тебя. Давно это было! Лет пять назад.
Георгий пришел с рюкзаком. В комнате у Паши он стал доставать содержимое: вельветовый костюмчик для Бори, платье для Паши, сладости.
— Вот это тебе привез, Галина помогала выбирать. Ты убежала, даже не успел отдать.
— Большое спасибо, Жорж. Я вспоминала, как Зиночка плакала из-за того, что ты не приехал.
Паша не могла рассказать Георгию, что в ее голове когда-то поселился его образ и что этот образ часто посещал ее, пока на горизонте не появился Иван.
Паша принесла чайник с кипятком, предложила летчику чая, но тот спешно ушел, ссылаясь на то, что его ждет Галина. Ушел, чтобы вновь появиться перед Пашей через три года, уже не старшим лейтенантом, а майором, с боевыми орденами на груди.
Вишни за палисадником стояли с оголившимися ветвями: оставшиеся зеленые листья еще трепал ветер, но все пространство возле заборчика и скамейка были забросаны облетевшей листвой. Паша стала часто выходить сюда с Борей. Она садилась на скамейку, и пока Боря играл в песке в последние теплые деньки, тоскливо смотрела на дорогу, уходящую за пределы Алешков, в тот мир, где были ее Ваня, ее подруга Зина.
В эту осень она решила собрать документы в медицинский институт. Два положенных года она отработала. Если не получится на дневном отделении, будет работать и учиться вечером. Борю заберет с собой. Осенью сорокового года она снова станет студенткой, чего бы ей это ни стоило! Будет постигать науку, чтобы бороться с болезнями. Перед ее глазами всплыли страдающие лица людей, которые прошли перед ней за это время в больнице. Тяжкий недуг накладывал своеобразный отпечаток на эти лица — в них было что-то одновременно и детское, и старческое.
Большинство из них были заняты работой на земле и страдали проблемами с позвоночником. Она и сама немало поработала на полях и представляла себе, что такое стоять целый день на междурядье с тяпкой в руках в полусогнутом положении. Теперь крестьянин, отработав на колхозном поле, был вынужден возделывать и свой участок земли, с которого кормился. Те времена, когда по воскресным дням грех было работать и все шли в церковь, миновали. Теперь, если не хочешь забросить собственную землицу и превратить ее в пустырь, нужно было все лето не разгибать спины. Жадный до труда крестьянин надрывался, а лодырь и выпивоха был согласен жить, кое-как перебиваясь, не обращая внимания на бурьян в огороде.
Дело решенное: она станет специалистом в области болезней позвоночника!

ГЛАВА 7
ТРУД: МИФЫ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

— Мне всегда было интересно знать образ мыслей людей, их представления о собственном предназначении. Вы видите очень скромные ворота, за которыми идет, возможно, самая напряженная работа по формированию человека с новейшим сознанием.
Создатель остановился и указал спутникам на постамент перед воротами, на котором стояли буквы, грубо вытесанные из цельных камней: «Труд сделает человека свободным».
— Нацисты явно поспешили, извратив не только текст, но и смысл моей фразы. Они написали на воротах концлагеря: «Труд делает человека свободным!» Всего лишь одно слово, но как оно может разрушить временные рамки! И какова интуиция злодеев, каково предчувствие грядущих перемен, тех перемен, которые способен привнести в человеческое общество организованный и осмысленный труд!
Среди догадок человечества о собственном происхождении есть, как вы знаете, самая распространенная: «Труд создал человека». Но правда состоит в том, что именно человек создал то, что представляется ему как нечто грандиозное, способное не только переменить лик планеты, но и его самого. Так или иначе, человек находится в двух шагах от того, чтобы распознать истинную природу вещей: в него вложена созданная мной «задача действия», которая заставляет его трудиться не переставая. А сейчас мы сядем в транспорт и проедем к местам, мало отличным от кругов Дантова ада.
За воротами, обвитыми плющом, их ждал белый открытый лимузин на воздушной подушке. Не успели приглашенные поудобнее устроиться, как бесшумный кар набрал скорость. Ландшафт вокруг менялся, растительность становилась скудной, повсюду высились насыпанные горы породы, добытой из-под земли, тут и там стояли безликие закопченные здания, высокие дымящие трубы. Кар остановился там, где из подземелья выходили рельсы с узкой колеей. Люди, обнаженные по пояс, тащили нагруженные вагонетки: их тела и лица были черны, на вздутых мышцах проступал пот.
Воля поморщилась и закрыла рот белым платком: запах гари и дыма в воздухе был невыносим.
— Давайте пройдем в смотровую! — предложил Создатель, указывая на прозрачный куб, оборудованный микроклиматом и всем необходимым для наблюдений. — Нам нет нужды спускаться в подземелье, перед которым бледнеют все круги ада. Эти несчастные нас не видят, а мы имеем возможность рассмотреть все подробности на мониторе.
— Итак, — начал вновь старец, когда все расселись в удобных креслах перед экраном, — я намеренно дал вам глоток воздуха, которым дышат те, кто трудятся по двенадцать—четырнадцать часов в сутки. Здесь, в этих креслах, вы, надеюсь, почувствовали разницу.
Творец посмотрел на красные слезящиеся глаза Долга и сказал, улыбаясь:
— Надеюсь, что теперь и все оставшееся время после нашего визита сюда нас никогда не оставит чувство Долга! А теперь по существу: то, что находится перед вами, — точная копия Боринажа и Малого Вама во Франции прошлого столетия по земному летоисчислению. Это начало нашего пути. За этот день мы пройдем все этапы и завершим их на вершине достижений человечества. Как вы думаете, для чего я пригласил вас проделать этот вояж по моим лабораториям?
Ум знал, что по рангу он должен отвечать первым, и уже привык к каверзным вопросам своего шефа.
— Великий! Мы имеем дело с эволюцией труда на планете, которая в корне меняет взаимоотношения в обществах. Человечество стремительно бежит вперед, но все время испытывает тягу вернуться к первобытному: тогда труд был по-настоящему творческим, таким, который приносил человеку радость. Специалист по обточке кремня для наконечников стрел ценился в племени, ему доставались лучшие куски мяса. С тех пор, как труд стал массовым явлением, средством для накоплений, он утерял свою первозданную чистоту. Человек, сам того не сознавая, стал рабом. Скорее всего, вы хотите отследить и по возможности сократить этот рабский, подневольный период, возвращающий человека в полуживотное состояние.
— Очень близко. Весьма близко. Но, к сожалению, сократить данный период не представляется возможным. Этот десяток тысячелетий мыслящие существа должны пройти самостоятельно. Такова генетическая архитектоника разума. И потом, этот отрезок времени по отношению ко всему периоду становления человека — ничтожно мал. Мы с вами должны подумать об отношениях в обществах, которые невольно становятся продуктом взаимодействия труда и собственности. Этот оптимум наиболее важен в настоящее время, и человек будет занят его поиском. Сейчас я вам включу фильм, где вы увидите рабочих в поезде, возвращающихся из промышленной зоны в пригород столицы одной из европейских стран в тридцатые годы.
Экран включился, присутствующие увидели пассажиров вагона, тесно сидящих, стоящих в проходе и в тамбуре. Поражали серые изможденные лица, безучастные ко всему. Многие из них спали, склонив головы, но никто не читал книги или газеты.
— Вот вам пример того, как труд, который «создал человека», стал его убийцей. Это об этих людях сказал Экзюпери: «И в каждом из них, возможно, убит Моцарт!» У человечества нет иного пути, как с каждым столетием наращивать возможность становиться Моцартами все большему количеству людей, и не обязательно все они станут писать музыку — миллионы творцов станут воплощать свой гений во всех областях. В этом мы можем и должны помочь человечеству, и эта задача станет неотъемлемой частью нашей каждодневной работы!

ГЛАВА 8
ПАША КИСЕЛЕВА — ЛИНИЯ СУДЬБЫ
(Продолжение)

Этот сентябрьский день выдался на редкость теплым. За все лето вряд ли выпадало много таких благостных, тихих дней, когда солнца ровно столько, сколько необходимо. Утренний воздух свеж, и появился этот первый, ни с чем несравнимый запах прелой листвы — первой предвестницы осени. В такой день Паша с чемоданом и маленьким Борей приехала из Алешков на станцию Народная. Привез их старый знакомый Паши Зайцев на своем Зайчике. Пожелав «докторице» счастливого пути, Зайцев приложился к бутылочке и двинулся в обратный путь, а Паша села на лавку и стала смотреть, как Боря пытается шагать за голубями по начинающей опадать листве. Она думала о том, что ее ждет в Воронеже.
Ее не пугали трудности, но на душе было тревожно. Почему Ваня не приехал за ними? Ну конечно, он комсорг института и сильно занят, кто же его отпустит?
С сыном в одной руке и с чемоданом в другой молодая женщина вышла из поезда на перрон в Воронеже. Она поставила чемодан, беспомощно оглядываясь: сводная сестра Аня должна была ее встретить.
— Па.шу.ня! — знакомый голос приближался, и вскоре в толпе встречающих показался знакомый черный берет.
Первым делом Аня ухватила Борю и принялась тормошить, целовать сонного мальчика. С ней пришла ее подруга. Худенькая, в вязаной кофточке, она скромно стояла в сторонке, разглядывая Пашу.
— Ну, все! Сейчас на автобус, три остановки — и мы дома!
— Аня! Я тебя очень прошу! Забери Борю, а я поеду в СХИ, к Ване. Приедем вместе, накрывай стол. Продукты — в чемодане.
— А ты уверена, что он в институте?
— Да где ж ему быть сейчас? Вот будет ему сюрприз!
— А может, лучше позвонить и он приедет?
— Нет, Анечка, хочу увидеть, где он учится, потом у меня времени не будет, а с вокзала недалеко, я узнавала, отсюда трамвай идет.
Паша предвкушала встречу, ей не терпелось увидеть Ивана. В это лето он не приехал в Алешки, да и письма стали приходить все реже, в них было много шуток по поводу ее планов учиться в Воронеже, он уговаривал ее пожить с родителями, высказывался о том, что одного диплома им хватит на двоих. Ваня теперь комсорг института и летом учился на каких-то партийных курсах. Аня нашла для них комнату на улице Карла Маркса, и теперь они наконец-то заживут вместе, одной семьей. Поступив в медицинский институт на дневное отделение, она все-таки забрала документы и подала их на вечернее. Что делать, надо было чем-то платить за жилье! С работой ей помогла Аня, теперь они, две сестры, еще и медицинские сестры в одной больнице.
Паша села в трамвае у окошка, и «двойка», издавая металлический скрежет, помчала ее на самую окраину города. СХИ — конечная остановка среди лесопосадок, как рассказывал ей Ваня. Она была в воронеже всего два раза, когда училась в Усмани, и ей по душе была городская жизнь, множество народа, тенистые воронежские парки и скверы. Теперь она будет водить Борю в круглосуточные ясли, а в выходные они все вместе пойдут гулять в парк. Даже если Ваню после учебы пошлют куда-нибудь работать, она сможет закончить институт заочно. Интересно, получил ли он ее последнее письмо?
Рельсы пошли на спуск, и вагон, раскачиваясь из стороны в сторону, набрал скорость. Слева остался стадион «Динамо», дома закончились, начались лесопосадки. Красивое место! Паша любила лес. Из-за деревьев показалось здание с белыми колоннами у входа. Трамвай сделал петлю и развернулся в обратном направлении.
Паша пошла по аллее к институту, но возле лавочек остановилась. К кому обратиться, у кого спросить? Скорее всего, у вахтера есть список студентов третьего курса, а по фамилии можно отыскать и группу. Она присела на лавочку, чтобы перевести дух.
Из высоких дверей института выходили студенты, спускались по ступенькам, оживленно переговариваясь. Среди них она узнала знакомую шевелюру. Неужели ей повезло? Это же Ваня! Паша порывисто привстала со скамейки, но что-то заставило ее замереть: Ваня остановился и стал разговаривать со стройной блондинкой, в то время как шумная ватага двинулась к остановке трамвая. Вот они пошли вместе с ней на боковую пустынную аллею, и теперь Паша уже видела их спины. Ваня обнял блондинку, поцеловал, и они продолжали стоять среди лип, обнявшись.
Минутное оцепенение прошло, и Паша бросилась бежать в противоположную от аллеи сторону. Она бежала через какой-то кустарник, по тропинке, пока не оказалась в лесу. Здесь она упала на начинавшую желтеть траву, прижалась к ней лицом: ее тело сотрясалось в конвульсиях, рыдая, она хваталась за стебли пальцами, и уже в ее ладонях стало полно этой травы вместе с корнями и опавшими листьями.

* * *

— Пашуня, ну сколько можно ждать! — крикнула Анна, услышав, что дверь открывается. — Где можно . — продолжала она, но осеклась, увидев лицо сестры.
— Что случилось? Где Ваня?
— Вани больше нет. Для меня.
— Да рассказывай, не томи!